Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны

Трудно согласиться с идущей еще от Франсуа Гизо трактовкой проблемы, согласно которой развитие итальянских городов было производной от римского наследия. Знаменитый французский историк полагал, что сохранившееся, несмотря на нашествия варваров, муниципальное устройство античных времен делало города сильными, а потому дворяне должны были с ними считаться. В конечном счете это обусловило коммунальные свободы, что, в свою очередь, очевидно, способствовало быстрому экономическому росту{596}. В этой теоретической конструкции остается неясно, почему юг Италии, где римское наследие было очевидным, так отстал от севера и даже от ряда заальпийских регионов, в том числе тех, которые находились на периферии древней империи. Неясно и то, почему Рим – центр античной «вселенной» – долгое время отставал от других городов, и в частности от Венеции, которая вообще возникла лишь через 20 лет после нашествия Алариха{597}.

В русле «римской теории» лежит и концепция крупного современного российского исследователя Леонида Васильева, обращающего внимание на унаследованное от Рима уважение к закону, на то, что античная культура обусловила трансформацию варваров, которая вынудила подчиняться нормам права как народы, так и королей{598}.

Сильное влияние Античности в целом не вызывает сомнений, но, как отмечалось во второй главе, не следует переоценивать степень уважения к праву на ранних стадиях развития средневековой Европы. Кроме того, буквальное следование «римской теории» предполагает, что в одних регионах нормы права соблюдались лучше (и они там обеспечили быстрое развитие), а в других – почему-то хуже.

Вряд ли подойдут в качестве объяснения данной проблемы и этнические факторы, с использованием которых иногда приходится сталкиваться. Например, Борис Чичерин полагал, что разные европейские народы в разной степени обладают свойствами для формирования органов народного представительства: лучше всего к этому делу подходят англичане, тогда как французы любят все возлагать на свое правительство, немцы слишком умозрительно относятся к жизни, а русские нерадивы, распущенны и ленивы{599}

. Но за полтора века, прошедшие с времен написания книги Чичерина, немцы создали не худшую систему представительства, чем англичане, да и у французов дело пошло неплохо.

Вернер Зомбарт размышлял не о политике, а об экономике. Он считал, что флорентийцы (наряду с шотландцами и евреями) имели особые склонности к купеческой деятельности и именно у них каким-то образом формировался предпринимательский дух{600}. Увы, при таком объяснении остается неясно, чем, скажем, генуэзский или венецианский дух был хуже флорентийского. Возможно, специфика взглядов Зомбарта определялась тем, что в начале ХХ в. одни народы представлялись по определению цивилизованными, тогда как другие – безнадежно отставшими[54]. Однако с тех пор многие «отсталые» обошли в экономическом развитии лидеров прошлых лет, а значит, природное «духообразующее» состояние вряд ли можно считать важным фактором успеха.

Анализ диалектики производительных сил и производственных отношений тоже не помогает нам в случае с быстрым развитием городов Северной Италии. Карл Маркс вообще игнорировал данную проблему. Исторический анализ в первом томе «Капитала» начинается с Англии последней трети XV столетия, а не с Италии X–XI вв. Торговый и ростовщический капитал для Маркса есть всего лишь элемент феодализма. Генезис промышленного капиталиста начинается с экспроприации земельной собственности, дифференциации крестьянства и формирования пролетариата[55]. Лишь здесь закручивается интрига, поскольку при таких условиях деньги купцов и ростовщиков инвестируются в производство{601}. Проблемы кредита при докапиталистических производственных отношениях Маркс затрагивал в текстах, вошедших в третий том «Капитала», но там автора интересуют лишь различия между ростовщичеством и банковской деятельностью, в том числе применительно к Венеции и Генуе{602}

.

Скорее всего, анализ разных региональных особенностей успешного экономического развития представлялся Марксу излишним, поскольку исследование успехов капитализма он осуществлял лишь для того, чтобы подобраться к вопросу о его будущей гибели. В таком же ключе работали и его последователи. Лучше всего это выразил Карл Каутский: «Для нас вопрос заключается лишь в том, пришло ли уже время превратить цивилизацию из привилегии высших 10 тысяч в достояние всех цивилизованных наций»{603}[56]. В общем, образно выражаясь, лесоруба не интересует, почему растет дерево; ему важно знать, как его умело срубить. Однако нам, если, конечно, мы хотим понять, каким образом разные страны встраиваются в модернизирующуюся экономику, придется обращать внимание именно на процесс роста, причем изучать его в деталях.