Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны

После смерти Ивана Грозного у московской элиты вновь появилась возможность противопоставить позиции российских самодержцев свое представление о том, что власть царя должна быть в известной степени ограничена. Курьезное, ярко отражающее настроение общества представление на сей счет было у автора XVII в. Григория Котошихина. Он полагал, что после смерти Грозного у царей каждый раз брали письменные обязательства, «что им быть нежестокими и непальчивыми, без суда и вины никого не казнити» и «мыслити о всяких делах з бояры и з думными людьми сопча». Не взяли письменных обязательств лишь у Алексея Михайловича, «потому что разумели его гораздо тихим»{582}.

Если же говорить об ограничителях всерьез, то справедливо пишет в этой связи историк Александр Янов об «отточенной до последней детали конституции Михаила Салтыкова»{583}

. Конституцией Янов вслед за Ключевским называет договор, заключенный делегацией, возглавляемой Салтыковым, с польским королем Сигизмундом 4 февраля 1610 г. Ее идеи «полностью совпали с нестяжательскими идеями времен Грозного. Судите сами. "Земскому собору договор усвоял учредительную власть. Ему же принадлежал и законодательный почин… без согласия Думы государь не вводит новых податей и вообще никаких перемен в налогах… Думе принадлежит и высшая судебная власть… Каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские, и государь имущества за то отнимать не будет". Совершенно же очевидно, что такие документы не рождаются на пустом месте»{584}.

Прошло 120 лет после «конституции Салтыкова», и тщанием князя Дмитрия Голицына с группой так называемых верховников появился на свет документ, который вновь воспроизводил попытку ограничения монаршей власти. На этот раз в отношении императрицы Анны Иоанновны. Согласно этому проекту, целый комплекс мер, включая ведение войны, заключение мира, обложение податями, возведение в чины, пожалование вотчин и деревень, отъем имущества и жизни, осуществление государственных расходов, мог осуществляться лишь с согласия Верховного тайного совета{585}

. Вновь можно вслед за Яновым констатировать, что на пустом месте подобные проекты не рождаются.

Представление о том, что русский царь всегда стоит над законом, если и утвердилось у нас, то лишь среди части общества. Совершение беззаконий в отечественной элите в основном воспринималось негативно, так же как и в элитах других стран. И постоянно предпринимались попытки в той или иной форме потребовать от монарха, чтобы он не становился тираном. Сам же монарх, как правило, стремился соответствовать ожиданиям общества, не допуская излишних конфликтов. Этим определялось существование у нас такого важного института, как Боярская дума. Ключевский писал свой труд о ней с мыслью, что Боярская дума «является конституционным учреждением с обширным политическим влиянием, но без конституционной хартии»{586}.

Иными словами, в те времена, когда не было еще современных представлений о разделении властей, общество предполагало существование ограничителей произвола монарха, хотя и не прибегало к юридическому оформлению данного положения. Бояре советовали, как править, иерархи печаловались об обиженных, а царь принимал это во внимание. И так продолжалось до тех пор, пока новые исторические обстоятельства не позволили ему вырваться из заданных обществом рамок, чтобы выстроить абсолютистскую систему правления.

Интерлюдия 3. Два странных города

Есть в Италии два чрезвычайно странных города. Или, скорее, городка, поскольку по масштабам сегодняшних мегаполисов они не слишком велики. Между собой эти городки вроде бы ничего не связывает. Первый находится в Тоскане, второй – в Лацио. Первый стал одной из главных туристических достопримечательностей Италии, второй же известен в основном лишь тонким ценителям средневековой культуры. Первый круглый год привлекает путешественников со всего мира, второй же регулярно впадает в долгую зимнюю спячку.

И все же у Пизы с Витербо (так зовут наших героев) есть нечто общее. А именно то, что в XIII в. они пережили столь много суливший им расцвет. Но вскоре пали под давлением обстоятельств. Или, точнее, расцвет они пережили как раз потому, что обстоятельства эпохи складывались для них благоприятно. Однако и Пиза, и Витербо уступили соперникам в конкурентной борьбе за ресурсы. С тех пор оба городка так и остались самыми яркими во всей Италии памятниками нереализованных возможностей.

Сто лет назад, когда почти не было автомобилей и когда самолеты не переносили через океаны толпы туристов, русский путешественник Павел Муратов опознавал Пизу по «особенной тишине на улицах, по закрытым ставням домов, по тому, как грустно спускается здесь осенний вечер, когда ветер с моря колеблет пламя фонарей на набережной Арно и треплет плащ на плечах одинокого и поспешного прохожего»{587}. Муратов увидел в Пизе исторически умерший город. И был, пожалуй, прав.

Ныне на берегах Арно все выглядит несколько иначе, но тем не менее…