Почта с восточного побережья

Мы тоже бились на спор в очереди за коммерческим хлебом. Очередь занималась с вечера, и в одну смену выстоять ее было не просто, поэтому до ночи очередь блюла ребятня, потом ее меняли взрослые, никаких записей, как теперь за коврами, не признавалось, учет шел только по живым людям, и сколько детских носов побито и бабьих склок развеяно за долгие часы — знает лишь пожарная каланча. Но было веселое в том, что очередь занимали под салют в честь Советской Армии, штурмующей Штеттин, Братиславу и предгорья Альп, и ослепляла в связи с этим надежда, что скоро не только этот тяжелый хлеб, но и разное другое будет в продаже и пригодятся оставшиеся от военных займов рубли.

Когда отгремели салюты и воцарились на земле спокойствие и мир, взялась за хлебные очереди милиция, чтобы они не искажали праздничного облика русских городов. С вечера силою разгоняли всех по домам, но очередь была живуча, не полагалась ни на какой иной порядок, кроме присутствия в строю живого человека, и потому тягость ночных сидений была переложена на пацанов, поскольку им легче сигать через заборы. Я видел, как плакал самый лютый в городе милиционер по фамилии Епимашкин, запихивая в милицейскую повозку однорукого беспризорника Тольку Повара, который не смог осилить забора. Фамилия Епимашкина, к сожалению, до сих пор жителями города воспринимается по неведению как нарицательная для НКВД тех лет.

Я даже не помню, учились мы в школе в это время или нет, то есть в школу-то мы ходили, а вот учились ли? Учительница у нас была моложе Шуры и ростиком маленькая, Сашка Янтарев с последней парты был ее вдвое выше, да и многие другие ребята были ее длиннее, — переростки, попавшие в школу с большим опозданием из-за войны. А учительница, Евгения Александровна, ясноглазая, веселая, щебетала быстро и чисто, как весенняя синица.

У нас с Серегой Праховым существовало по толстенной тетради, сброшюрованной суровыми нитками из обрезков бухгалтерских книг, и я до сих пор не хочу узнавать значения слов дебет, кредит и сальдо, чтобы не развеивать очарования занятий в первом классе. Кроме того, у нас с Серегой была общая аптекарская склянка, наполнявшаяся то бузиновыми, то сажевыми, то свекольными чернилами, писал я толстенной деревянной отцовской ручкой с пером «Уточка», а у Сергея имелась вставочка из ивового прута с брызгучим пером «Рондо». Еще у меня весной были ботинки, а Серега ходил с осени до весны в больших валенках с клеенными из красной резины галошами, по большим праздникам носил материны боты, а в том апреле, помню, на зависть всему классу прибежал в школу по прогретым прогалинам босиком. К полудню немного подморозило, и Евгения Александровна отправила Кольку Прахова за валенками брату, но Серега Кольку не дождался и сбежал домой босиком, прыгая, как заяц, по травке с прогалины на прогалину. Через промерзшую грязевину я нес его на клюкушках, и уже у самого дома мы встретили важного Кольку, шествовавшего на спасение брата с валенками под мышкой.

Берлин был уже взят, но война продолжалась, и забирало нас некоторое недоумение: почему фрицы не сдаются в один миг, а нашим бойцам приходится добивать их, чтобы навести, наконец, порядок? Уж так мы Дня Победы ждали, что думать ни о чем другом невозможно было, и мама говорила, приходя с огорода:

— Хоть бы уж скорее, а то прямо работа в руки нейдет!

Восьмого мая идем мы с Серегой в школу, я по тропинке, он ближе к домам по нагретым завалинкам, а навстречу нам Сашка Янтарев с сияющей рожей, полевой сумкой над головой крутит, орет во все свое великовозрастное горло:

— Эй, козявки, куда прете! Уроков не будет, Евгеша сегодня похоронку получила!

Серега гораздо лучше меня понимал, что такое похоронка, и потому ответил сразу:

— Врешь!

Сашка остановился, надел сумку через плечо, приладил поплотнее поперек головы пилотку:

— Я вру?

— Ты, — ответил Серега.

Сашка сбил Серегу наземь, подумал немного и меня отправил следом:

— Я вру?!

Мы с Серегой успели подняться, и Серега сплюнул:

— Ты!

На этот раз Сашка действовал основательнее: мой портфель полетел за забор, Серегина торба — через канаву, а мы оба были прижаты к дому, и Сашка справа налево прошелся по нам кулаками, они у него уже тогда были с конское копыто. У Сереги Прахова брызнула из носу кровь, подогнулись колени, он упал лицом вниз и, пока Сашка охаживал меня, обхватил понизу Сашкины ноги, дернул как следует, да и я рванулся сверху, и заиграл наш Сашка Янтарев в канаву, хлебнул жижи, и пилотка его под мостик поплыла. Пилоткой своей Сашка гордился и разыгрывал из себя сына полка, но мы-то знали, что никакой он не сын полка, а просто приехал с родителями оттуда, где школы в войну не было. Когда он в канаву упал, мы от него отпрянули и бросились врассыпную, Серега даже торбу свою подхватить успел. Сашка, озверев, в погоню за Серегой бросился, да разве он в сапожищах босоногого догонит? Я за это время тоже отбежал порядком, так что мог высказать Сашке все, что о нем думал, в двух словах и без утайки.