Почта с восточного побережья

Какая могла быть похоронная, когда в Берлине советская комендатура с генералом? Мы, признаться, и не подозревали, что Евгении Александровне может прийти на кого-нибудь похоронная. Что ли, выходит, у нее муж был? Вообще-то он у нее был, потому что мы видели ее с маленькой девочкой на руках. А это дочка, значит, была и муж был, но не могло быть похоронки и не могло быть у Сашки Янтарева по этому поводу радостной рожи!

Мы с Серегой дождались, пока Сашка выудил пилотку и ушел домой, слазали в чужой огород за моим портфелем. В школу после этого мы, конечно, опоздали, уборщица тетя Фрося покачала при виде нас головой и отправила обратно:

— Ступайте, ребята, не до ваших уроков Женюшке!

Мы долго отмывались во дворе у Симки Петрикова, чтобы не попасться на глаза родителям, но выволочки все равно оказалось не миновать; после пережитых потрясений я заснул, как в воду канул, и проснулся тогда, когда ходики на стене разменяли десятый час.

Светлоликая мама наряжалась у старого зеркала, я удивился воздушности ее летающих рук и тому, что она улыбается облупленной амальгаме, не спешит напоминать про вчерашнее. Потом я увидел братьев, терпеливо сидящих возле зеркала в парадных довоенных матросках, и тогда я свесил ноги с постели, будто на краю сверкающей невыразимой пропасти.

— Сегодня в школу не надо, — сказала мама. — Дружок твой под окном извелся… Победа!

Мне сразу стали понятны и пятна самодельного вареного сахара на подбородках братьев, и матроски их, и мамино пронафталиненное цветастое платье, и мерцание зеленых веток, и бодрое посвистывание Сереги, доносившееся с лавочки под окном.

Я чмокнул маму в затылок, помахал братьям, с треском распахнул окно:

— Серега, ты слышал?!

Он поднял ко мне грустное лицо с разбухшим носом, шевельнул синеватыми губами:

— Давай скорее, школа на митинг идет!..

Насвистывал он весело, а глаза у него были печальные, и до самой школы мы с ним молчали, хватило у меня соображения к нему не приставать, потому что наверняка Серега в это утро думал об отце. Он вообще говорил об отце мало и посторонних к памяти его не допускал.

Наши ребята в полном составе уже выходили из ворот под рассыпную дробь пионерских барабанов, и знамя нес впереди самый сильный человек школы Сашка Янтарев, весьма импозантный, в пилотке набекрень, в белой рубахе, в сапогах и с полевой сумкой через плечо. Рядом с ним играли палочками на барабанах Симка Петриков и его старший брат Витя, очкарик-четвероклассник, и были они ростом как раз в ассистенты битюгу Сашке. Сашка нас, конечно, не заметил, еще бы, он ведь даже впереди директорши шагал!

Мы пристроились к своему классу, и девчонки дали нам с Серегой по цветочку подснежника, с которыми непонятно что надо было делать; мой так и растаял у меня в кулаке во время митинга.

Мы шли на площадь, где под пожарной каланчой алела и светилась новенькая трибуна. Я знал, что на этой трибуне будет стоять и мой отец. К площади шли все, так же радостно и гордо, как мы, и только в самом начале, на Февральской улице, мы увидели идущую нам навстречу нашу Евгению Александровну. Она пробиралась вдоль самого забора, маленькая и серая, как мышь, пробиралась как бы на ощупь, ничего не видя и не слыша, барабанная дробь смолкла, я подтолкнул локтем Серегу, но и Серега смотрел только прямо перед собой, щурился на коньки крыш, ставил, не глядя, в грязь мамкины боты, и мне захотелось треснуть по шее нашим девчонкам, которые балаболили, перепрыгивая через лужи. Потом барабаны раскатились снова, и Евгения Александровна осталась позади, я долго выворачивал шею, глядя, как она пробирается к школе вдоль забора, и тогда я вспомнил, что она там, при школе, и живет и дочка у нее там, и я понял, что для нее, как и для Сереги Прахова, эта война не кончится никогда.

В тот день на площади было столько по-настоящему счастливого люду, стояли на солнцепеке повозки и автомобили с ранеными из госпиталя, и в тот вечер я в первый и в последний раз увидел, как плачет отец. Мама успокаивала его, отобрав кобуру с пистолетом, а он сидел низко над столом, сжав голову ладонями, медали его побрякивали о столешницу, а он сидел и повторял:

— Сколько ребят, Лена, сколько ребят!..

Город наш окутывался праздничным дымом, как столица, гремел репродуктор с каланчи, в лад тысяче орудий Московского гарнизона бахали на островах три заплутавшие с войны зенитки, и счетверенные зенитные пулеметы, подъехавшие на «студебеккерах», подсвечивали воду Святого озера потоками трассирующих пуль…

15

…Двадцать восьмого июля я проснулся рано, уже не спалось, но и глаз открывать не хотелось, и я полежал минут пятнадцать с закрытыми глазами, слушая деловое похрапывание своего коллектива, завернутого в спальные мешки.