Почти счастливые женщины

Вторая моя подруженция, Муся, которую ты знала. Моя дорогая, глупенькая, веселая и беспечная Муся, которую все презирали: как же, жена мусорщика! И, наконец, третья в нашей компании – Александра Викентьевна, Шурочка.

Шурочкин муж был большим человеком в военном ведомстве. Генерал. После войны барахло тащил вагонами – от чайной ложки до мебели, от гардин до картин. Ах, какая у них была квартира на Смоленке! Музей. Шурка была деревенской, но страшно, просто до нервного срыва, боялась, что это узнают. И тщательно свою тайну скрывала – об этом знала только я. Шурка придумала себе родословную: дворянская семья, дом в Петербурге, дом в Риге, поместье под Тулой. Словом, дворянка. Знать.

Надо сказать, манер она нахваталась, этикет знала на пять, да и книгами не пренебрегала.

Шурка была высокой, статной, прямая спина, красивые ноги. Лицо тоже было вполне. А вот руки ее выдавали – крестьянские руки, с короткими пальцами, широкой ладонью.

И она всю жизнь носила перчатки – брехала, что страдает кожным заболеванием.

Так вот, моя дорогая. С Мариной все было просто и понятно. Воровка. В тяжелые времена я отдала ей несколько вещей на продажу. Уже тогда почти ушел твой дед, и я с твоим отцом фактически осталась одна. Добрынин тогда денег еще не давал – говорил, мол, хватит с тебя! Все оставил, ничего не забрал, словом, верх благородства. Наверное, это так, я не спорю.

Так вот, отдала я Марине две вещи. Браслет с бриллиантами, девятнадцатый век, камни приличные, но главное – работа.

И кулон. Браслет было не жалко – куда его носить? Мероприятия для меня закончились – Добрынин таскал туда новую жену. А вот кулон жалко… Я его очень любила. С виду он был простеньким: эмалевая основа и крест, выложенный мелкими сапфирами. Как говорили, Дом Грачевых, середина девятнадцатого века. Серия крошечная, штук десять, не больше.

Ты понимаешь, как мне были нужны деньги! Врачи для Саши, моя операция, подарки, продукты и прочее.

Через неделю звоню Марине – узнать, что да как. Она твердо клялась, что проблем с продажей не будет, вещи эксклюзивные, редкие, таких наперечет.

И вдруг слышу вой. Ну просто волчий вой, Аля.

Марина захлебывается в рыданиях.

Ничего не понимаю, ору в трубку, переспрашиваю, что случилось? А там снова вой и сопли:

– Соня! Прости! Прости бога ради! Хорошо, что мы успели поговорить! Я завтра хотела повеситься!

Завтра, слышишь? Вот это меня даже развеселило. Я взяла такси и поехала к ней.

Дверь открывает опухшая и зареванная Марина, глаза заплыли от слез. И на пороге бухается на колени и снова воет:

– Соня, прости!

И знаешь, настоящая истерика: трясется, бьется как в падучей – не могу поднять ее с пола. Чуть ли не пена изо рта.

Испугалась я не на шутку, пытаюсь вызвать карету «Скорой», она орет: «Не надо, я прыгну с балкона!» Ну, словом, актриса больших и малых театров.

Кое-как подняла ее, засунула под холодный душ, растерла, одела в теплое, напоила горячим чаем – а зубы все щелкают, руки трясутся. Господи, думаю, что же произошло? Какое горе, какая беда? Бросил очередной любовник? Вряд ли. Из-за мужиков она убиваться не будет. Что-то с ее дочерью или матерью? Те жили в провинции, Марина их не забирала – зачем? Будут только мешать. С дочкой Марина виделась в жизни раз пять – как родила, сразу к мамаше и сплавила. Деньгами снабжала исправно, но к девочке она была равнодушна. К матери, похоже, тоже. Боже, в чем дело, что же случилось? Заболела? Услышала страшный диагноз? Я, после своей операции, все понимала. И чувствовала, что жизнь моя кончилась.

Потом Марина попросила отвести ее в спальню. Отвела. И она тут же уснула – знаешь, прямо упала в кровать. Даже прихрапывала.

Ну что ж, я стала ждать. Сама устала, как черт. Прилегла на диване в гостиной и задремала в надежде, что та поспит и придет в себя, все объяснит.

Так и случилось – Марина проснулась через четыре часа, вышла из спальни, позевывая. Увидев меня, удивилась и испугалась:

– Ты еще здесь? – И снова в глазах дикий страх.

Села напротив, уронив лицо в ладони, зарыдала и начала свой рассказ. Мои драгоценности взялся продать ее бывший любовник. Имени сейчас не помню, что-то кавказское. Кажется, это был богатый абхазец, владелец цитрусовых плантаций под Сухуми. Ну и дальше все понятно – взял и пропал. Ни ответа, ни привета. Она собиралась ехать в Сухуми и искать «эту сволочь». Завтра.

– Завтра ты собиралась повеситься, – напомнила я.

Я сразу почувствовала вранье, не знаю почему. Все вроде сходилось, рассказано было складно и довольно убедительно – и ее истерика, и ее рассказ. В Абхазии много богатых людей, это правда. И там продать легче. А главное – здесь, в Москве, легко засветиться.

Ну хорошо, взял и пропал. Бывает. Но при чем тут я? Ты брала под свою ответственность, я тебе доверяла, мы столько лет вместе. Ты прекрасно знаешь мою ситуацию. Так выйди из этого достойно. Ты человек небедный, продай что-то свое, заложи, в конце концов. Попроси денег у своих друзей!