Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

В порыве признательности старуха хотела мне сварить три яйца, которые у них всего-навсего и были от одной курицы и петуха, живших здесь же в хате, под печкой. Конечно, я наотрез отказался, попросив положить их на мое счастье, под курицу, когда наберется достаточное количество. Да, действительно, трогательный прием я видел в этой бедной хате у простого бесхитростного мужичка (Божко его фамилия), разоренного вконец войной, находящегося на пороге голода и делящегося последним куском хлеба с прохожим, совершенно незнакомым ему человеком. Искреннее желание мое когда-нибудь встретиться с ним и отблагодарить его за теплый приют, который он дал мне у себя.

Под утро проснулся от холода, так как убогую хижинку продувало, как кисейную. Вскипятили чаю, закусили сушеными вьюнами с хлебом, причем Божко очень уговаривал меня взять несколько рыбок с собою в дорогу, предупреждая меня, что в разоренной полосе бывших позиций я ничего не найду. Разумеется, я отказался вырывать последние крохи у голодающей семьи и отправился в дорогу.

Погода была пасмурная и холодная, очевидно, ночной ветер предвещал возврат холодов, но мороза все же не было.

До моста через реку Березину было версты две по открытой болотистой долине. Там и сям виднелись наши старые окопы, построенные из приносного материала на уровне земли, так как углубляться в почву, вследствие низости места, здесь было невозможно.

Проходя к мосту, я увидел с верховой стороны его большой затор из бревен, досок и прочего материала, принесенного, очевидно, с верхних мостов, не выдержавших напора полой воды. По мосту суетливо бегало несколько человек с баграми в руках.

Мост был не более тридцати саженей[70] длины через самое русло, с обеих же сторон к нему подходила дамба, пересекающая широкую, болотистую долину реки. Вследствие сравнительно малого пролета для пропуска воды и образовался этот затор. Напор воды был очень силен. Мост положительно дрожал, удерживаемый лишь стальными тросами, протянутыми от середины полотна к берегам. Очевидно, все это было сделано немцами, когда они продвинулись до Минска, так как у нас этого моста вовсе не было. Здесь, как не один раз впоследствии, должен я был благодарить немцев за различного рода благоустройства и усовершенствования, так сильно облегчавшие мне путь.

Занятая отстаиванием моста мостовая варта (местное название стражи) из местных крестьян не обратила на меня никакого внимания, и я благополучно перешел через Березину. Далее особенно серьезных естественных преград на своем пути к Лиде я уже не предвидел. Теперь я в первые попал в полосу бывших немецких укреплений. Хотя они были уже в полуразрушенном состоянии, но все-таки поражали своей солидностью, аккуратностью в отделке, обилием всякого рода приспособлений и продуманностью деталей. Везде были навалены целые горы материалов; громадные мотки колючей проволоки были сложены большими штабелями. Вся местность в тылу позиций была покрыта густой сетью телеграфных и телефонных линий, перекрещивающихся в разных направлениях.

Почти вдоль каждой линии окопов были проложены узкоколейки. Многочисленные магистрали вели от них в тыл: все это было брошено. Все свидетельствовало о спешном уходе, когда мысли всех, от начальника до последнего солдата, были заняты чем-то другим, гораздо более важным, чем спасение многомиллионного военного материала.

Странное впечатление производило полное безлюдье на этой площади, испещренной следами упорной человеческой работы с остатками приспособлений высокой техники. Так и казалось, что вот-вот засуетятся и закопошатся люди в этих глубоких траншеях, побегут вагонетки по узкоколейке, загрохочут орудия и снова оживет это спящее царство войны.

По крайней мере верст шесть я шел по этой полосе, не встречая на пути ни единой живой души. Жители бывших деревень, совершенно уничтоженных до того, что даже и печные трубы были разобраны на кирпичи, не появлялись еще на своих пепелищах.

Но вот кончились траншеи, кое-где виднелись лишь тыловые батареи тяжелой артиллерии, затем и они исчезли. Дорога углубилась в лес. Лес был лиственный и поэтому не очень использованный. Грунт был глинистый и, наверно, было бы очень грязно, если бы во всех низких местах не были сделаны сплошные настилы из толстых плах.

Прошел я наконец и лесную полосу и вышел на открытое место. По сторонам от дороги начали попадаться деревни; над трубами клубился дым, значит, кончилось уже безлюдье мертвой полосы. Вот пришлось пересечь одну небольшую деревеньку со свежими следами продолжительного немецкого постоя. Все дома перенумерованы, на всех надписи на немецком языке с обозначением, кто стоит в доме. По обеим сторонам улицы тротуары из поперечных деревянных плашек на четверть аршина[71] над полотном дороги. Повсюду телефонные провода. Ночлег в этот день я наметил в деревне Векшняны[72], деревне, давно знакомой мне по карте. В ней, по нашим сведениям, находился штаб немецкого корпуса.