Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

То же самое и с большевизмом. Что может быть привлекательнее программы большевиков: уничтожение гнета капитала, полное материальное равенство и т. п. Каждый, конечно, искренно может приветствовать осуществление этого. Когда же говорят, что осуществление большевистских идеалов ввергло Россию в бездну страдания, то не испытавшие этих ужасов говорят: «Ну да это потому, что неумело проводят социальные реформы. Вот у нас все это будет совершенно иначе».

Быть может, действительно, у других народов большевизм не выльется в такие уродливые формы, как у нас. Дай Бог. Но если и им суждено пройти через те же испытания, как и России, а мое мнение таково, что волна большевизма прокатится повсюду, то, надо полагать, человечество надолго будет вылечено от увлечения этой социальной утопией.

В изгнании

Глава I. [В Варшаве]

В Варшаву я приехал около восьми часов утра 23 марта. Был серенький денек ранней весны, не морозный, но сырой и пронизывающий.

По выходе из поезда станционные жандармы пригласили нас всех в находящиеся близ вокзала бараки, бывшие раньше, видимо, госпиталями военного времени, и там шла проверка выданных нам «пропусток» и замена их разрешением на временное пребывание в Варшаве в течение трех дней. Пребывание на более продолжительный срок можно было получить только по особому ходатайству из центральных управлений.

Того любезного и предупредительного отношения, которое я видел до сей поры со стороны агентов польского правительства, здесь и следа не было, скажу даже больше: явно проглядывали во всем некоторое недоброжелательство и нарочито подчеркиваемая небрежность. Генеральство мое не помогало, а, скорее, вредило мне. Правда, не так резко, как в Совдепии, но все-таки давало себя чувствовать.

Получив наконец нужный документ, я двинулся в город. Куда мне было идти?

День был воскресный, не присутственный[98]. Надежды на то, что в Канцелярии генерала Глобачева я найду кого-нибудь, было мало. Неоднократно мне приходилось наблюдать, что после войны, в течение которой все военные не ведали праздников, реакция выразилась между прочим в ревностном соблюдении дней отдыха. На всякий случай, для успокоения совести, толкнулся туда, но, конечно, безуспешно, частный же адрес генерала мне не был известен.

Были у меня два знакомых постоянных жителей Варшавы, служивших во время войны в штабе Минского округа; один подполковник Васенко, старинный сослуживец мой, когда я, по окончании академии, молодым капитаном начал свою службу Генерального штаба в Варшавском военном округе. Другой, некто Рахманов, богатый домовладелец города Варшавы, призванный во время войны на службу военным чиновником.

Адреса Васенко я вовсе не знал, относительно же Рахманова смутно представлялось мне, должно быть, по его рассказам, что он живет где-то на Институтской улице. Адресный стол, существующий в Варшаве, был закрыт по случаю воскресного дня. Решил пойти искать Рахманова на Институтской улице, благо она, как мне помнилось, была не очень длинна.

Костюм мой был все тот же, в котором я бежал из Совдепии[99]. Если он не резал глаза тем редким прохожим, которых мне приходилось встречать на моем пути, то, я думаю, он производил другое впечатление на таких парадных улицах, как Краковское предместье, Новый Свет и Уяздовская аллея{143}, лежащих на пути моего следования к Институтской улице. Заметно было, как встречные окидывали удивленным взором мою фигуру, а некоторые, минуя меня, даже оборачивались. Конечно, я мог бы пройти по боковым улицам, не столь модным, но меня очень мало тревожил такой, в сущности, пустяк, как мнение посторонних о моей наружности.

То обстоятельство, что я внешним видом своим так резко выделялся из уличной толпы и что я шел по модным улицам, послужило мне на пользу.

Дело в том, что, когда я подходил уже к Уяздовскому парку и через несколько шагов должен был уже свернуть на Институтскую улицу, вдруг вижу перед собой польского офицера средних лет, который удивленно и даже с некоторым испугом спрашивает меня:

– Ваше Превосходительство, неужто это вы? – И затем в дополнение этого вопроса, на который, казалось бы, мог бы быть только утвердительный ответ, добавил: – Ведь вы генерал Минут.

Я тотчас же узнал подполковника Марского, бывшего во время войны штаб-офицером для поручений при главном начальнике Минского военного округа, генерале от кавалерии бароне Рауш фон Траубенберге. Марский был уроженцем Радомской губернии и поэтому тотчас же по возвращении в Польшу был беспрепятственно и тем же чином принят в польскую армию. Оказалось, что Марский жил в доме Рахманова, но дом этот находился не на Институтской, а на Пенькной улице, положим, не особенно далеко от первой, но все-таки без этой счастливой встречи я потерял бы немало времени в поисках дома по фамилии домовладельца, да к тому же не на той улице, где он в действительности находился.