Под маской порока

— Это не… не ревность, — наверное. — Просто я… волновалась. Переживала. Гален сказал, что тебе нужно немного времени, но ты и вчера не захотел меня видеть, и сегодня явно не горел желанием… и даже записку не прислал и… и вообще. Со мной всё в порядке, физически я совершенно здорова, уверена, ваш яд мне не повредил, так что тебе не о чем беспокоиться.

— Ева, — мужчина откинулся на спинку кресла, посмотрел на деревья сада за окном, — помнишь, я обещал, что не укушу тебя без твоего согласия? — я кивнула. — Я нарушил своё слово, Ева. Нарушил обещание, данное собственной паре. Более того, я подверг тебя опасности, не только из-за укуса, но из-за своего состояния.

— Ты бы меня не тронул, — возразила я. — Не причинил бы мне вреда, боли. Ты меня защищал.

— Защищал, — подтвердил Вэйдалл, но тон его, суховатый, обречённый, укоряющий самого себя, мне не понравился. — Я, скажем так, очнулся буквально за секунду до того, как ты потеряла сознание. Я чувствовал твою боль, чувствовал, как тебе плохо. И это ты называешь «не причинил бы боли и вреда»? Наш яд мог тебя убить, а я — если не убить, то… изнасиловать.

Значит, вот как он считает?!

— Я любил свою маму, — продолжил Вэйдалл негромко, отстранённо, не глядя на меня. — Даже боготворил. Не знаю, как она забеременела мной, будучи уже замужем за отчимом. Мама никогда не говорила о… том существе, моём биологическом отце, об обстоятельствах их знакомства. Три года спустя родилась Эсмеральда, прелестная фея и маленькое чудовище в одном хрупком теле. Я её обожал, хотя и, признаться, были моменты, когда я в сердцах удивлялся, почему не задушил её ещё в колыбели, — мужчина улыбнулся давним воспоминаниям, и по тёплой нежности улыбки этой я поняла, что на самом деле таких моментов было очень и очень мало. — Мы жили уединённо, родители редко выезжали в свет. Домашнее обучение, никаких школ и пансионов. Мы с Эсмеральдой почти не общались со сверстниками. Друг у друга были только мы и мама да, пожалуй, немногочисленная, жалеющая нас прислуга. В пятнадцать у меня проснулся дар, и мама объяснила, что я — не сын того, кого прежде считал родным отцом. Удивительно, но меня эта новость не расстроила, я не осуждал маму за то, что в высшем свете принято называть адюльтером, я даже почувствовал облегчение, услышав правду. Часть меня словно всегда знала, что я другой, что я не могу быть сыном этого угрюмого, жестокого, нетерпимого человека, кричавшего на маму из-за любой мелочи, срывавшегося на слугах, с каждым годом опускавшегося всё ниже и ниже. Странно, что именно благодаря ему появилась на свет Эсмеральда. Она была яркая, солнечная… выросла красавицей. Но её не торопились вывезти в свет, найти ей хорошего мужа. Отчим, помню, ворчал, что него нет денег на все эти тряпки, цацки и прочую мишуру для света, а подцепить какого-нибудь пастуха посмазливее, который задерёт ей юбку в ближайшем стогу, она может и в деревне, — глаза потемнели до свинцовой синевы грозовых туч, в уголках рта появились горькие, злые складки. — Я понимал, почему отчим не любил меня, но Эсмеральда чем заслужила подобное скотское отношение, в чём она-то провинилась перед ним?

— Твой отчим знал, что ты? — начала я нерешительно и умолкла.

— Подозревал, — Вэйдалл спокойно, невозмутимо даже посмотрел на меня. — За глаза называл меня подкидышем, отродьем и ублюдком. Не знаю, откуда ему стала известна правда или часть правды, но чем старше я становился, тем чаще слышал эти весьма «лестные» эпитеты в свой адрес. Однажды в городке, рядом с которым находилось поместье отчима, ко мне подошёл мужчина, представившийся Дамианом.

— Он был из братства, — догадалась я.