Под миртами Италии прекрасной

Теперь, однако, мы знаем, что даже в кругу людей, близких Пушкину и сочувствовавших ему, глубинная сторона драмы последних лет его жизни была понята очень немногими. И это тоже находит отражение в тексте Боччеллы. В сложившемся у него представлении Пушкин-бунтарь превратился после женитьбы в «совершенно иного человека», «поступил на императорскую службу в качестве придворного и до самого трагического конца вел уединенную и спокойную жизнь». Правда, «кажется, сладкая праздность домашнего существования не очень отвечала характеру его поэтического дара», и с этого времени Пушкин «почти ничего не писал, а последние главы «Онегина», которые он опубликовал уже женатым, в целом оцениваются много ниже, чем первые». «Впрочем, — продолжает Боччелла, — уже написанное им ранее было более чем достаточным основанием для его славы, и он полностью пользовался ею, когда фатальный случай, вызванный неосторожностью других (!), и слишком горячее и поспешное суждение поэта (?!) положили несчастный конец дорогой для его родины жизни».

Не следует, конечно, думать, что Боччелла писал свое предисловие под чью-то прямую диктовку. Его черновики свидетельствуют о том, что ему по крайней мере иногда приходилось полагаться на память, и она его подводила. Похоже также, что он нет-нет да и не удерживался от того, чтобы спроецировать на факты биографии русского поэта перипетии своей судьбы и собственные мысли. Наиболее явственно это просматривается в его пространном экскурсе в тему «религиозных и социальных сомнений». Сравнивая Пушкина с Байроном, Боччелла считал, что эти «сомнения» в их творчестве «были скорее болезнью воображения, нежели духа и сердца… Думаем, что подлинного скептицизма было в действительности мало в этих двух великих людях. Высокая поэзия не может, что бы ни говорили на этот счет, быть отделена от веры… В смирении веры заключено такое величие, что она неизбежно должна овладевать возвышенными душами».

У пушкинистов существовало предположение, что Боччелла мог быть и лично знаком с Пушкиным. Исходило оно из того, что в библиотеке поэта имелся экземпляр итальянского издания «Чернеца» с французской надписью на обложке: «Г-ну Пушкину». Книга не содержит пометок, но разрезана. Таким образом, Пушкин, хотя бы по имени, должен был знать своего будущего переводчика. Но, быть может, они действительно встречались?

Мы практически ничего не знали о Боччелле. Оставались неизвестными не только его собственные поэтические произведения, но и элементарные биографические данные. Знаток жизни и творчества Пушкина П. Е. Щеголев, цитируя «Записки графа Михаила Дмитриевича Бутурлина», дойдя до имени Боччеллы, сделал сноску и задался вопросом: «Не этот ли маркиз Bocella перевел на итальянский язык поэмы Пушкина?» При этом Щеголев констатировал: «Несмотря на то, что Геннади именует Бочелла известным писателем, в наиболее распространенных книгах по истории итальянской литературы он совершенно не упоминается даже по имени». Не восполнила этого пробела и Ласорса.

Так кто же был этот Чезаре Боччелла? В какой исторической обстановке он жил и работал? Когда и при каких обстоятельствах посетил Россию? Встречался ли он с Пушкиным? С кем из русских он общался в Италии?

Приблизительно таков был круг вопросов, которые задал мне при встрече академик М. П. Алексеев, прочитавший в газете мою заметку и просивший написать о Боччелле статью для «Временника» возглавлявшейся им Пушкинской комиссии. Напрасно уверял я его в том, что не располагаю необходимым для академического издания материалом. «А вы поищите его в Италии, — повторял мягко, но настойчиво Михаил Павлович. — Ведь у нас в Ленинграде нет такой возможности».

Все же я снова пошел в Пушкинский кабинет Института русской литературы. В. В. Зайцева, справившись в картотеке, через несколько минут положила на стол все имеющиеся там издания, в которых упоминался Боччелла. Увы, их действительно было раз-два и обчелся.

Приблизительно в то же время пришло письмо от автора книги «Пушкин и его окружение» Л. А. Черейского. Он просил сообщить хоть какие-нибудь дополнительные сведения о Боччелле. Кое-что сокращенное в редакции из моей заметки я ему послал. Но для того, чтобы браться за большую статью, очевидно, нужно было съездить в Лукку — на родину Боччеллы.

Когда тому представился случай, я с удовольствием вновь оказался в этом небольшом тосканском городе. Впрочем, теперь он не так уж и мал. Съехав с автострады «Флоренция — море», вскоре въезжаешь на улицу, которая тянется на несколько километров.