Под покровом небес

— Так в это время раньше и лес особо не валили. Вывозить — вывозили. А сейчас хозяин пригнал китайцев с роботом, бульдозер. И снег нипочем. Снег бульдозер расчистил, робот за ствол взялся, вжиг под самый корень — даже пенька нет, еще вжиг-вжиг — и сучьев нет и верхушки. Минута, и готовое бревно уже в лесовозе. Старые лесовозы уже не справляются. Говорят, уже с Китая везут новые… А ты говоришь, не щенятся в это время. Скоро не то что волков не останется, тайги не будет, — закончил монолог водитель.

У Вовки кольнуло в груди, но он, глядя на беспомощного младенца у себя в руках, улыбнулся:

— Будет! Новая народится, нарастет. Правда, Тайга?

11

Когда Вовка вошел в дом, началось радостное оживление. Вышел отец из кухни, где он читал книгу, прислонясь спиной к теплой печи. Любаша выскочила в коридор из комнаты, где лежала на кровати мама. Мама аккуратно села на кровати, попыталась встать на ноги.

— Вернулся, значит, — сказал отец, не выказывая свою радость.

— Привет, — сказала Любаша, светясь от радости.

— Кто это там? — раздался голос матери.

— Это мы, — засмеялся Вовка. — Мам, ты лежи, я счас зайду.

Любаша суетливо бросилась в комнату матери.

Отец, воспользовавшись моментом, сказал:

— Любаша теперь будет жить у нас. Ты до свадьбы к ней не лезь.

— А когда свадьба — то? — спросил Вовка.

Отец посмотрел на сына:

— Согласен, значит?.. Известно когда. После Пасхи, на Красну горку. Чтобы жили долго и счастливо… А что у тебя там?

Вовка достал из-за пазухи живой комочек.

Отец внимательно глянул:

— Волчонок!

— Тайга. Сучка, — улыбнулся Вовка.

— А чем кормишь? Он же еще слепой?

— Соской. Молоком да детским питанием.

Через неплотно прикрытую входную дверь в коридор на чужой запах ворвался Самур. Увидев Тайгу, он ощетинился.

— Фу! — прикрикнул на него Вовка. — Она наша. Будет жить с нами. — Когда Самур немного успокоился, Вовка поднес ее обнюхать. Самур втянул большим носом незнакомый запах, потом лизнул серую слепую мордочку. Тайга заскулила, приветствуя вожака своей новой стаи.

Два дня сушили сухари, закупали в сельмаге все необходимое, в охотобществе обменяли добытую Лукичом пушнину на большое количество патронов.

— Забирайте все, что есть. Когда я у вас буду, неизвестно. Может, в марте. А может, кто другой вместо меня будет. Надоело мне к вам мотаться, — говорил охотовед-заготовитель, выдавая под расписку боеприпасы.

В магазине тоже происходило что-то необычное. Как положено, раз в неделю, у заднего входа стояла тентованная «газель», но водитель-экспедитор вместо того, чтобы выгружать новый товар, наоборот, загружал остатки товара из магазина в машину.

— Все, лавка закрывается! — подытожила заезжая продавщица. — Нерентабельная у вас торговля. Вон Гришка пусть возит вам из райцентра крупу да хлеб. А самогон у вас свой, — попрекнула Лукича продавщица.

А под вечер, накануне ухода в тайгу, к Лукичу зашел старовер Прокопий. Прямо с порога, сняв только шапку, проговорил:

— Попрощаться зашел. Уходим мы всей семьей в верховья Большой реки. Прямо по льду и пойдем. Летом-то туда никак не доберешься. Разве что на вертолете? А кто нам его даст?

Лукич разочарованно молчал. У старовера Прокопия была большая семья. Аж десять детей. И все работяги. Пацаны уже в семь лет могли прокормить себя рыбалкой, охотой.

— А что так? — спросил Лукич.

— А еще года два назад забрел со старшим туда и сруб заброшенный присмотрел. Давнишний. Мы его топорами подладили, крышу подновили, щели мхом законопатили… А тут давеча сон приснился. И не сон, а наваждение, прямо. Что черная нечистая сила пришла к нам в деревню души наши светлые забрать…

Лукич перекрестился на икону, висевшую в правом восточном углу.

Старовер украдкой двумя пальцами осенил заросший густой бородой рот.

— Ну, с Богом! — сказал Лукич. — Захотите вернуться, будем рады.

— Ну, покедова, — кивнул Прокопий.

В тайгу ехали втроем. Гришка за рулем своего «Бобика», Лукич рядом, крепко вцепившись в ручку под лобовым стеклом. Вовка сидел сзади на откидном сиденье. Самур и Угба лежали на металлическом полу автомашины рядом с вещмешками.

Грунтовая дорога, на которую они свернули с трассы, ведущей от райцентра до их деревни, несмотря на обильные снегопады, была проходимой. Снег толстым слоем лежал в логах, низинках, на склонах гор, в нескольких местах подходивших вплотную к дороге. Гришка с опаской посматривал на эти нависшие над дорогой тонны снега. Лукич, как обычно, в дороге молчал, а Вовка под монотонный гул мотора что-то напевал. Иногда, когда «Бобик» катился под уклон, можно было разобрать слова:

Шумит золотая,поет золотая,моя золотая тайга!

Песня была очень старой. Гришка ее слышал по радио, когда ему и самому-то было — от горшка два вершка. И слова Вовка перевирал на свой лад, но в груди у него что-то екнуло, он взглянул на Лукича — тот сидел, задумавшись, и Гришка стал подпевать своим хриплым, прокуренным голосом:

Шумит золотая,поет золотая,моя золотая тайга!