Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Но мы не уступаем испанцам ни оружием, ни благочестием. И наш государь выше других государей как христианнейший, наикатолический король, старший сын апостолической Римской церкви… Однако нам позволено защищать права нашей Церкви и привилегии университета, и, поддерживая их, мы защищаем лишь то, что было подтверждено конкордатами, согласно которым папа обещал хранить вольности галликанской церкви, и в том числе привилегии университетов. Меч государя и меч духовный не должны покушаться друг на друга[253].

В «Речи» Сервена, таким образом, мы можем найти немало аргументов исторического свойства. Чаще всего он апеллирует к общеизвестным представлениям, лишь изредка, чтобы использовать непривычный ракурс изложения своих тезисов, обращается к малоизвестным деталям. Рассуждая о шотландцах при дворе Каролингов, он, по-видимому, опирается на Historia Gentis Scotorum Гектора Боэция (1465–1536), шотландского гуманиста, учившегося в Париже и немало сделавшего для процветания Абердинского университета. В остальном Сервен оперирует элементами университетской «доксы», полагавшей Карла Великого основателем университета[254]

. Некоторые подробности интересуют адвоката лишь тогда, когда он разбирает обстоятельства соглашения 1345 года, гораздо чаще он опирается на юридические тексты — папские декреталии, «Прагматику Св. Людовика», «Буржскую Прагматическую санкцию», «Семь Партид», труды глоссаторов и канонистов, постановления парламента.

Доказательство королевского происхождения университета на этом этапе представлялось Сервену всего лишь одной из задач, притом не самой важной хотя бы в силу самоочевидности.

«Извлечение» из речи Луазеля

Тем смелее представляется демарш Луазеля, по сути впервые открыто поставившего под сомнение «каролингский миф» об основании университета и избравшего главным местом судебного поединка поле исторической критики. Проиграв процесс, он полагал, что по части исторических аргументов победа осталась за ним, иначе бы, наверное, не стал публиковать извлечения из своей речи.

Не расточая ожидаемых заверений в почтительности университету, Луазель начинает с критики расхожей идеи, будто университетская корпорация была основана Карлом Великим и поэтому именуется «дочерью наших королей»[255] — это, по его словам, не более чем поэтический образ. Ведь если французского короля называют верным сыном церкви, это не означает, что французское королевство основано римским папой. Если же говорить о временах Карла Великого, то ни из заметок авторов «Анналов» о соборах, созываемых Людовиком Благочестивым, ни из предисловия к «Житию Св. Германа», посвященного Карлу Лысому, не следует вывода об основании университета монархом. Эти басни, как отмечает Луазель, взяты у Винцента из Бове, жившего в XIII веке. Зато секретарь Карла Великого Эйнхард, ставивший своей главной задачей прославить любовь императора к наукам, ничего про университеты не пишет. Говоря о Алкуине и Петре Пизанском, он не упоминает об их роли в создании университета. Невероятно, чтобы Эйнхард не заметил или забыл такое значимое событие. Но почти всегда, когда пытаются доказать древность происхождения той или иной институции, не зная ее истоков и истории, обращаются к эпохе Карла Великого. По словам Луазеля, мы можем видеть это на примере небылиц, подобно происхождению 12 пэров Франции, из которых сделали паладинов императора[256].

Луазель сразу же демонстрирует новый подход к истории — вместо повторения расхожих истин, привлекаемых в качестве аргумента в судебном споре, он предлагает комплексное критическое прочтение исторических свидетельств. Указание на 12 пэров проливает свет на источник заимствования. Друг и единомышленник Луазеля адвокат Этьен Паскье к тому времени уже опубликовал первый том своих «Разысканий о Франции», где о пэрах Франции говорилось то же и теми же словами, что и в судебной речи Луазеля[257].