Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Где та честь, которой, как я слышал от вас, отец, мы были некогда окружены во Дворце, и где та благорасположенность, которую господа президенты в ваше время питали по отношению к молодым адвокатам, терпеливо выслушивая их, прощая им их ошибки и ободряя их поступать лучше? Теперь же им кажется, что мы сделаны из другого дерева и другой материи (d’autre bois ou estoffe), чем они, и мы — едва ли не полные ничтожества (et quasi gens de néant

); нас прерывают и осаживают в любом месте, постоянно делают нам неуместные замечания.

Более того, это делается по отношению не только к молодежи, но и к опытным адвокатам, лучше судей разбирающимся в сути дела.

Нет, отец мой, нечего и надеяться на сохранение достоинства, которое прежде было у адвокатского сословия, во всяком случае до тех пор, пока будет длиться действие этого прекрасного регламента[328]

.

Предписания регламента были отменены, но достоинство адвокатов по-прежнему умалялось. Изменение социальной конъюнктуры неминуемо вело к существенному понижению (avilissement) адвокатского статуса в эпоху Старого порядка. Объяснения конфликта и причин появления «Диалога…», предложенные М. Ярдени полвека назад, не устарели и лишь могут быть вписаны в более широкий социальный контекст. Так, сегодня очевидно, что упадок городских традиций и прежнего социального баланса городских элит сопровождался триумфом нового типа социального господства, основанного на гегемонии магистратов и иных владельцев королевских должностей, служащих укреплению монархии[329]

. В следующем столетии за адвокатами прочно укрепляется приставка «мэтр», указывающая на их принадлежность к миру городских профессионалов, сами адвокаты перестают играть роль промежуточного слоя между миром дворян и миром простолюдинов — ротюрье, а адвокатский почетный эпитет «благородный человек» (noble homme), бывший в такой чести в XV–XVI веках, в период действия кольберовских комиссий по «проверке двoрянства» становится достаточным основанием для того, чтобы сомневаться в обоснованности претензий потомков адвокатов на дворянский статус[330]

.

И все-таки трактовка М. Ярдени нуждается в уточнении. «Диалог…» не только, а может быть и не столько отражает интересы адвокатов как социальной группы, сколько конструирует ее идентичность. Строго говоря, существование ordo advocatorum именно как особой социальной группы вначале было не очевидным. Паскье, предпринявший исторические разыскания, столкнулся с явными трудностями — адвокатов было много, но критерии, позволявшие отделить «своих» от «чужих», отсутствовали. Адвокаты не пытались обосновать свой особый статус по отношению к прочим судейским. Из подзабытого курса исторического материализма вспоминается оппозиция «класс в себе» и «класс для себя»…

Историки так и не могут определить численность адвокатов. В единственном из дошедших до нас парламентских матрикулов 1524 года записано 95 имен адвокатов. В парламентской забастовке 1602 года приняли участие 307 адвокатов (причем, возможно, не все присоединились к этому демаршу). Самым длинным был список адвокатов 1562 года, когда в связи с началом Религиозных войн от всех судейских потребовалась присяга на верность католическому Символу веры. Среди присягнувших упомянуты 403 адвоката. Однако и этот список не полон — помимо не явившихся явных или тайных сторонников гугенотов, многие отсутствовали по непонятным причинам. Нет в cписке, например, ни Этьена Паскье, ни Антуана Луазеля.

При этом внешние границы группы очертить было сложно — часть адвокатов регулярно вписывалась в матрикулы, активно выступала на процессах, часть выжидала, пока освободится место, часть просто числилась адвокатами, приискивая себе основные заработки на стороне. Одни славились как ораторы, другие составляли развернутые ученые консультации, третьи негласно давали практические советы клиентам. И наконец, получив должность, некоторые продолжали вести дела в качестве адвокатов. В речах и в текстах адвокатов часто подчеркивались их высокий статус и особая роль в обществе, но осознавали ли они себя в качестве отдельной группы, противостоящей «чужим» и «другим»?