Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Нежно целую Вас за Ваше одно слово. Оно дорого мне тем, что звучит неустанно и неизменно много лет, оно так содержательно, полно, так прекрасно своим смыслом — и так хочется ответить Вам тем же, тем же Люблю, тем же, что дорожу Вами как одним из самых близких мне людей, и так хочется чем-то облегчить Ваши страдания, а чем — ума не приложу. <…> Храни Вас Христос <…>[358]

[Продолжение см. в главе «Москва. Болшево».]

Пастернак Борис Леонидович

Дорогой, дорогой мой Сережа! <…> О книжке[359]

на другой же день по полученьи был разговор с дочерью С/урикова/, О. В. Кончаловской. Как знают они Вас, оказывается, и любят. <…>[360]

* * *

На счастье СережеСреди раздорожья.

Боря

У Веры Клавдиевны

23. V.33.[361]

[Продолжение см. в главе «Москва. Болшево».]

Гениева Елена Васильевна

<…> Да, конечно, когда я была у Вас, мы «болтали о чепухе»… Но иногда я думаю, что так, может быть, и должно быть? <…> И все же <…> наша связь ненарушима. Вспоминая эти годы, я вспоминаю много боли за Вас и из-за Вас, но я благословляю тот час, когда мы встретились. Если бы не Вы, что бы со мной было? <…> Вы заняли мой ум, Вы подвели итоги, поставили точки, расставили правильно все, что накопилось за прошлую жизнь. Ведь первые два года я не начинала речи иначе как: «Сергей Николаевич сказал…» Те два года я шла, держась за Вашу руку. Если я Вас когда-нибудь утешила и приветила — все это ответ на то, что Вы мне дали, сами не зная, как много даете. <…> Посылаю деньги на январь и февраль. <…> Ваша Г.[362]

Москва. Болшево

В конце 1933 года Дурылин получил официальное разрешение вернуться в Москву. Обстановка здесь неспокойная. Еще в 1929 году началась кампания против ГАХН. В 1930 году Академию закрыли, многих сотрудников арестовали. Дурылин избежал ареста, так как уже был в ссылке. С 1930 по 1933 год арестованы священники о. Сергий (Сидоров) и о. Сергий (Никитин), о. Павел Флоренский, поэт С. М. Соловьев, Сергей Фудель. Конечно, Дурылин переживает за них. Да и его судьба неопределенна, что ждет его в Москве. А тут еще потеря архива. Пришлось Ирине Алексеевне положить его в Клинику нервных болезней на Девичьем поле, где он «лечился» в феврале-марте 1934 года. Собственно лечения никакого не было, об этом вспоминает Ирина Алексеевна.

Жить в Москве ему пришлось в семье Виноградовых — Комиссаровых, в комнате коммунальной квартиры на Маросейке. Условий для работы не было. Хлопоты о выделении ему комнаты в Москве результата не дали.

Пребывание в клинике Дурылину не помогло, лечение пришло от Ирины Алексеевны. Она купила Дурылину комплект театрального ежегодника, все 12 книжек с приложениями. И он занялся театроведением. Переход к занятиям театром произошел для С. Н. Дурылина естественно. Он с юности был страстным поклонником Малого и Художественного театров. Годами собирал материал об актерах, спектаклях (афиши, пригласительные билеты, вырезки из газет с рецензиями, выписки из воспоминаний, фотографии, библиографию). Периодически читал доклады, писал статьи. Им уже были написаны несколько инсценировок произведений русских классиков: инсценировки «Мертвых душ», позже «Анны Карениной», либретто оперы «Барышня-крестьянка», пьесы: «Домик в Коломне» по мотивам поэмы Пушкина и «Пушкин в Арзамасе», «Петрушка».

Работа в области театроведения давала хотя и относительную, но все же свободу в творчестве и была менее опасной, чем прежние исследования религиозных аспектов произведений его любимых писателей. А это было немаловажно для опального Дурылина.

Только в 1936 году ему будет выделен участок под строительство дома в подмосковном Болшеве. Дурылин выяснил, что участок находится на земле бывшего имения князя П. И. Одоевского. Некоторые постройки имения до сих пор сохранились на улице им. С. Н. Дурылина. Это церковь Козьмы и Дамиана, построенная князем в 1786 году, здание школы, в котором размещается библиотека им. С. Н. Дурылина, и другие. Вся тяжесть работы по строительству легла на плечи Ирины Алексеевны. Окончательно строительство дома было закончено к 1938 году. «Героически она [Ирина] построила <…> небольшую дачу под Москвой (ст. Болшево, Яросл<авской> ж. д. 1-я Школьная площадка, д. 13а), куда мы еще не переехали совсем, но где я гащиваю летом часто. Чтобы ее построить и достроить (а это, увы, еще не сделано!), мне приходилось, сверх обычной работы, уезжать раза 2 в месяц на периферию, на театральную (режиссерскую) работу»[363]. На участке поставили сарай, и в нем поселилась Елена Григорьевна Першина — мать Феофания, рясофорная монахиня с 1919 года. Ей после разорения Спасо-Бородинского монастыря и шестилетнего отбывания в ссылках податься было некуда. Приехала к Ирине Алексеевне, помогала при строительстве, да так и осталась жить до конца дней своих (†1970).