Подарок из страны специй

Побороть ту давнюю травму ей пока никак не удавалось. С тех пор, а прошло уже почти десять лет, как она приехала тогда на зимнее сельское кладбище хоронить свою лучшую подругу Ирку Королеву, а похоронила вдобавок и свою нерожденную дочь, воспоминания эти стали ее крестом, который она тащила на себе, не собираясь сбрасывать. Может, внешне это никак на ней не отражалось – ни задумчивости, ни потухшего взгляда, но внутри ее разъедало и жгло, несмотря на потуги мужа, родителей и бабушки как-то этому противостоять. Но нет, казалось, что Катя вроде как впихнула эти страшные воспоминания в бутыль, как обычно засовывали туда сувенирный кораблик, и поставила перед собой на полку, чтобы никогда не дать им растаять. С одной стороны, она была полна решимости к чертовой матери разбить эту проклятую бутыль воспоминаний, а с другой – оберегала ее как реликвию… Дементий очень деликатно и бережно относился к состоянию жены, совершенно спокойно и предупредительно, прекрасно понимая и принимая ее положение. Вот и теперь понимал, что препятствовать не стоит, хотя затея эта ему не нравилась.

– Пойдем-ка спустимся к воде, – сказала Катя. Они шли по древней каменной набережной, застроенной большими и маленькими храмами. Фонарей почти не было, дымили редкие факелы. Одиночные повозки, бесформенные, замотанные в пледы прохожие, одичалые слоняющиеся собаки – все это создавало атмосферу мистичной заброшенности, а едкая и плотная дымка от сушеного навоза, которым топили окрестные хибары, добавляла призрачности, словно город уже опустел и его покидают последние.

Купальню в темноте разглядеть было трудно. Внизу, у самой воды, горел одинокий фонарь, и его неровный желтый свет отражался в дрожащих волнах Ганга или Ганги – какого рода эта река, разобрать было невозможно, называли ее по-разному. Тускло поблескивал белый мрамор ступеней, ведущих почти что ко дну. Слух в темноте обострился, и стало слышно, как кто-то – человек или животное – шумно плескался и отфыркивался. Можно было только догадываться, что там, у воды, происходит. Она здесь застоялась, и душный запах мокрой половой тряпки въедался в поры. И если море, как правило, превращало мусор в сокровища, то река, наоборот, обнажала и выталкивала его прямо к ногам. Хотелось побыстрей покинуть это место.

Пройти к Гангу утром оказалось труднее, чем вечером. Ничего райского при свете дня Катя в священной реке не увидела. Ни кисельных берегов или хотя бы утопающих в зелени, ни прозрачных вод с золотыми рыбками. Просто широкая река со спускающимися к самой воде ступеньками, на которых сидели или, скорее, жили люди – кто-то мылся, стоя по пояс в воде, кто-то стирал, выколачивая разноцветное белье о ступеньки, кто-то спал на берегу, укрывшись тряпкой с головой, кто-то ел с бананового листа, сидя на корточках, кто-то просто отдыхал, глядя на эту райскую реку. Отдельно ото всех на ступеньках сидел старенький врач, а мальчишка, его помощник, раз в две минуты жутко орал: «Вскрываем нарывы, вырезаем мозоли, прокалываем носы и уши и делаем другие мелкие операции!» Прямо как тот, что ходил по домам у них в районе. И надо же, очередь здесь к нему была большая…

Катя с Дементием переглянулись – захотелось побыстрее уйти отсюда, поискать другое место – чувство неловкости захлестнуло их, словно они стали подсматривать за чьей-то чужой жизнью. Вот и пошли сразу выше по течению, к этим жилым ступеням возвращаться желания не было. А люди с утра уже понаехали, расселись у реки, заняв почти все удобные места, словно приготовились к какому-то интересному спектаклю, который ожидался на воде, тем более что место-то здесь самое что ни на есть святое. Все реки в этих землях обожествлялись, как матери, а Ганг – тем более, божественная священная река, дающая рождение всему живому, которая издревле очень почиталась среди индийцев – и желания исполняет, и целебные свойства имеет. Еще говорят, что дно у ее истоков идет по серебряным рудникам и вода действительно становится святой, вот сюда вся Индия и стремится.

Но и пройдя еще с полчаса ниже по течению, Катя увидела, что вокруг ничего не поменялось. Больные, прокаженные, паломники из дальних деревень наскакивали один на другого, топтались и толкались на пути к воде. Несчастных, совсем съеденных лепрой, без ног и рук, на маленьких тележках ввозили в воду другие, пока еще менее пострадавшие от страшной болезни. Они протягивали руки, выставляя напоказ завязанные грязными тряпками конечности, и при этом что-то требовательно кричали. Кате казалось, что, если до нее кто-нибудь из них дотронется, она тут же умрет от ужаса перед неизбежной участью. Но никто не дотрагивался, только во весь голос орали, привлекая внимание толпы: «Сааб, мэм-сааб! Бакшиш!» – и демонстрировали свое несчастное изуродованное тело. Многие из прокаженных просто молча сидели в воде, надеясь на чудо, что река заберет болезнь.