Поддай пару!

Пока что им везде везло – всего два шпиона грагов попались им на пути, к тому же еще и не бог весть какие шпионы. Но рано или поздно крысу выпустят из мешка, и грагам станет известно, что Рыс в пути. Дик полагался только на то, что к этому времени они уже пересядут на Железную Ласточку. Но может ли Ласточка, фаворитка Дика Кекса, которая привыкла только детишек по двору катать, всерьез на что-то повлиять? «Я готов поклясться, что когда этот паровоз только появился в городе, он был совсем маленьким, и я понятия не имел, как ему справиться с дальней дорогой, хотя бы до Сто Лата», – думал Мокриц. Но сейчас от Ласточки веяло такой силой. И Дик постоянно подновлял ее и ухаживал за ней, как будто случилось бы что-то непоправимое, если она перестанет быть королевой двора. Она никогда не спит. Всегда посвистывает. Всегда позвякивает железом. Даже когда она не работает, от нее слышится тихий механический шелест.

Мокриц подумал о чужаке, который пробрался в депо, чтобы сломать Ласточку, и сам встретил свою смерть, смерть, смерть. Дикий пар вырвался из паровоза, который стоял на месте. Земля, и огонь, и ветер, и дождь сошлись в одной стихии скорости. И постепенно Мокриц уснул, хотя какая-то его часть продолжала слушать перестук колес, прямо во сне, как моряк всегда слушает шум моря.

Пока Мокриц спал, поезд медленным метеором мчал сквозь ночь, всползая по склонам Карракских гор. Луна зашла за облака, и единственный свет в ночи излучали фонарь паровоза и топка, которая мерцала, когда ее дверцу открывали, чтобы кочегар мог подбросить еще угля.

Кочегары Гигиенической железной дороги были людьми особой породы: несловоохотливые, перманентно угрюмые, предпочитающие разговаривать исключительно с машинистами. В неписаной паровозной иерархии машинисты, естественно, занимали верхнюю ступеньку, следом шли кочегары, и только после них – обходчики и стрелочники, профессии непрестижные, но по общему признанию нужные. Иногда казалось, что кочегары мнили себя самой главной составляющей железной дороги, хранителями ее души, так сказать. Свободное от службы время они проводили в своем кругу, ворчали, дымили трубками и больше ни с кем не разговаривали. Но, ворочая целыми днями уголь, они нарабатывали себе железную мускулатуру, так что все кочегары были сильными мужчинами в отличной форме, и иногда между сменами они устраивали поединки на лопатах, где за бойцов болели их товарищи.

Один из кочегаров на их рейсе и вовсе был настоящей легендой, если верить остальным, хотя Мокриц еще не был с ним знаком. Кочегар Блейк славился тем, что был страшен в гневе. Все кочегары были отъявленными драчунами, но ходил слух, что к кочегару Блейку никому не удалось даже притронуться. Не по делу использованная кочегарная лопата служила живой иллюстрацией изречения командора Ваймса о том, что мастеровой, умело обращающийся с собственным инструментом, для среднего стражника может стать большой проблемой.

Но кочегары веселились и приплясывали, сражаясь на своих лопатах, и напивались, но только не перед тем, как занять свое место в кабине. Об этом им не нужно было напоминать.

Сейчас, кутаясь от зябкого ветра, гуляющего по кабине, кочегар Джим обратился к машинисту:

– Вот твой кофе, Мик. Завтрак поджарить?

Мик кивнул, не сводя глаз со стелющейся впереди дороги, и кочегар Джим вытянул руку и пожарил пару яиц на заднике лопаты, только что из раскаленной топки.

Невзыскательные дома железнодорожников строились вблизи колонок с водой и угольными бункерами, чтобы ценные запасы угля и воды всегда находились под присмотром. Домишки были невелики, что вызывало некоторые трудности, когда там нужно было разместить всех детей и бабушек, но все соглашались, что это было вдвое лучше любого жилья, которое они могли бы позволить себе в городе. И потом, они дышали свежим воздухом – по крайней мере в промежутках между поездами.

Этой ночью госпожа Пламридж, мать путевого обходчика Джека Пламриджа, заметила, что ее ночной горшок переполнился, и отругала себя за то, что не опорожнила его до наступления темноты. Не доверяла она блестящему фаянсу в уборных. Всю свою жизнь она ходила во двор в условленное уединенное местечко, поочередно удобряя свои грядочки, но в этот раз дела чуть не приняли весьма символичный оборот, когда ей навстречу выскочил гном и с криком: «Смерть железной дороге!» – замахнулся на нее.

В ответ госпожа Пламридж обрушила на него ночной горшок, да с такой силой, которую никак нельзя было ожидать от старушки, хотя сын ее всегда говорил, что она была вытесана из дуба. Горшок был тяжелым и все еще полным, и крик перебудил всех соседей. А когда мятежный глубинник пришел в себя, он уже был связан по рукам и ногам и ехал в Анк-Морпорк, чтобы предстать перед судом.

Железнодорожники и их бабушки были людьми приземленными и незамысловатыми, поэтому гному не позволили даже умыться, что при данных обстоятельствах оказалось совершенно невыносимо.