Поддай пару!

Мокриц выглянул в окно. Может, у него разыгралось воображение, но лес Скунд становился тем чернее, чем ближе к нему они подъезжали. Этот лес был хуже стланика. Мокриц помнил, что деревья там стояли плечо к плечу. А если вы скажете, что деревья не жмутся, то вы просто не были в лесу Скунд. Это место так и не было до конца вычищено от магии. Там все еще витали древние страхи и фантазмы. Никто не заходил туда без крайней необходимости, разве что случайный лесоруб на спор, не более. Это было темное место, в упор глядящее на равнину и поджидающее удобного момента. Не стоило туда ходить, если вы не хотели, чтобы вам на голову свалился волшебник. Если бы растительность умела рычать, лес Скунд делал бы именно это.

Мокриц воспользовался случаем изучить приборы в вагоне. В рейсе дежурили двое стражников, и, хотя из этого вагона нельзя было управлять поездом, отсюда дежурный мог по крайней мере остановить его – такой факт было полезно знать.

Сгустились сумерки, и храп Детрита стих и стал напоминать уже не звуки двух дерущихся насмерть барсуков, а тихое клокотание, которое резонировало в стенах вагона. Завораживающее было зрелище – наблюдать, как поднимается и опускается каменная грудь. Мокриц не впервые подивился: «Они – каменные, и нам сказано, что камень – живой…» И снова его мысли перекинулись на Железную Ласточку, и, к его собственному удивлению, он абсолютно перестал волноваться: лошади, тролли, големы, двигатели, и в чем проблема?

Он посмотрел по сторонам. Не считая спящего Детрита, в вагоне впервые было пусто. Остальные пассажиры устраивались на ночлег в обычных вагонах, занятые своими делами. Командор Ваймс был на обходе.

Мокриц действовал быстро, больше не в силах сдерживать рвущегося из него чертенка. В конце концов, рассуждал Мокриц, он уже давно хотел это сделать, а другого случая может и не представиться. Было все еще достаточно светло. Он открыл дверцу сторожевого вагона, ухватившись за край, выбрался наружу, захлопнул за собой дверь и вскарабкался на крышу вагона. Оказавшись там, Мокриц поднялся на ноги и, отбросив все предосторожности, стал танцевать на крыше поезда, перепрыгивая с вагона на вагон, прислушиваясь к ритму поезда, двигаясь ему в такт, чувствуя двигатель и настроение рельсов, пока ему не начало казаться, что он понимает их. Это был дар или благодать. Нечто особенное, что хотелось заслужить, но, как казалось Мокрицу, оно не позволило бы с собой фамильярничать. Это восторгало его, и Мокриц подумал: «Нет, к пару не стоит относиться легкомысленно».

Однажды он услышал, как снизу его окрикнули: «Эй!» Мокрица часто называли «Эй». Он свесился вниз и сообщил:

– Мокриц фон Липвиг. Провожу небольшое испытание.

Голос «Эя» проворчал что-то в ответ, и Мокриц оставил его ворчать себе дальше, потому что только об этом танце он и мечтал с того самого момента, как увидел новые Скорые.

Разгоряченный эйфорией, Мокриц спрыгнул обратно в сторожевой вагон, где все еще был только один спящий Детрит. Он пригладил волосы, вытер с лица следы сажи и вышел из вагона с улыбкой на лице.

По всему поезду на ночь гасили свет, когда командор Ваймс вернулся из своей последней экспедиции и налил себе свежего кофе.

– Король и его советники заняты планированием, – рассказал он. – Последние рапорты с клик-башен и… вести с полей, назовем это так… сообщают, что укладка рельсов продвигается успешно, – он хитро поглядел на Мокрица. – Уже совсем скоро, господин фон Липвиг, придется доказывать свои слова на деле. Да, и вот еще что. Клик от твоей дорогой супруги. Даже с учетом того, что новости о перевороте в Шмальцберге продолжают расползаться, нападений на семафорные башни за пределами Убервальда практически не наблюдается.

Мокриц удивился.

– Хорошая новость, – сказал он.

Но Ваймс нахмурился:

– Я бы не расслаблялся. Боюсь, всегда найдутся те, кто опрокинет башню, даже если на ее вершине будет сидеть Так. В том-то и проблема. Когда ты прожил столько лет, что ненависть уже навязла на зубах, ты не знаешь, как ее выплюнуть.

Мокриц заранее позаботился, чтобы у него было отдельное спальное купе – о блаженство! Но, в отличие от номеров первого класса, его купе было более практичным, и развернуться в нем было испытанием, которое пришлось бы по вкусу любителям крутить в руках кубики и другие возмутительные игрушки. Там была раскладная кровать, которая складывалась и била его по голове, и раковина для умывания, в которую кое-как помещалась зубная щетка. К этому прилагалась мочалка, и, поскольку Мокриц отличался достаточной гибкостью, он воспользовался всеми предоставленными удобствами и если не отмылся дочиста, то хотя бы не стал грязнее. И боги, как же он устал. Какая бы сила ни держала его на ногах, ей очень хотелось отдохнуть, но ум был сам себе злейшим врагом, и чем сильнее Мокриц старался убаюкать себя под музыку железной дороги, тем больше сгущались, как тучи, тревожные мысли.