Подкидыш

Однажды в гости к папе пришел Густав Иванович Густодым — самый умный человек в городе, как называл его папа. Если у вас не складывался кроссворд из-за двух-трех редкост­ных, малоизвестных слов, если вы тщетно искали в словарях нужное слово или правильное произношение, если вы забыли автора и название книги, из которой и помнили-то всего не­сколько фраз, если заходил спор на какую-нибудь научную тему или было непонятно какое-нибудь научное открытие или замысловатая гипотеза — именно он, Густодым Густав Иванович, называл нужное слово, автора и наименование, раз­решал спор, объяснял открытие и трактовал гипотезу. Он знал чуть ли не все о сверхпроводимости, о ресурсах земли и про­гнозе погоды, о кристаллах и земном магнетизме, о цивилиза­циях и световых волнах, о каменном веке и бытовой технике, об автомагистралях и бактериях, о растительном и животном мире. И вот, как бы между прочим, Глеб ввел в столовую, где сидели папа и Густав Иванович, Заврю. При этом Завря с трудом сдерживался, чтобы не бежать, как он привык, взма­хивая ручками, на цыпочках, чуть наклонившись вперед, так что три его горбика были, как три вершины на горном хреб­те — одна ниже другой. Глеб чуть не опоздал со своим пока­зом, потому что на углу стола меж папой и Густавом Ивано­вичем уже стояла шахматная доска и папа протягивал Густо- дыму руки с зажатыми в них пешками — для выбора,

—  Мой ход, — сказал Густав Иванович, вытянувший белую пешку, и оглядел поле шахматного боя.

Легкий посвист Заври привлек папино внимание.

—  Полюбуйся, Густав, на Глебова уродца, — сказал он, указывая на сына и Заврю.

—  Любопытно, любопытно, — промямлил Густав Иванович, однако оглянулся не раньше, чем двинул вперед пешку. Неу­жели какие-то деревянные фигурки были для него интереснее невиданного Заври?

К счастью, папа не торопился сделать свой ход. Конечно, его интересовал не Завря, а любимый сын Глеб, но именно Завря давал возможность папе поговорить о Глебе.

—  Должен тебе сказать, Густав, — молвил папа, притворно водя рукой над фигурами,— натуралист растет! — Он кивнул на Глеба.— Наискользейшая, холодная, как мертвец, живо-

тина, какая-то метровая ящерица, черт возьми,— на этот раз папа кивнул на Заврю,— не вызывает у Глеба ни малейшего отвращения, ничего, кроме любознательности.

Бабушка Нина, проходившая мимо, фыркнула:

— Ничего себе, похвала!

Но Глеб обиделся.

—  Завря теплокровный, — сказал он насупившись. — И скользкий, папа, не больше, чем ты.

Замысловато перебирая пальцами над доской, словно зара­нее примеряя возможные комбинации, Густодым невпопад ска­зал:

—  Молодец, Глеб! — И вопросительно посмотрел на папу: что же тот не делает свой ход?

К счастью, папа не хотел так быстро возвращаться к шах­матной доске.

—  Густав, — сказал он,— обрати внимание на эти три гор­ба и теменной глаз.

—  Ммм, любопытный атавизм, иначе говоря, реверсия, — сказал Густав Иванович, обратив наконец просвещенный свой взгляд на покачивающегося перед ним Заврю. — Реверсия — тебе понятен этот термин, дорогой мой натуралист Глеб? Ата­визм, реверсия — появление у некоторых организмов призна­ков, характерных для их далеких предков. Откуда же вы взяли, молодой человек, сей любопытный экземпляр?

—  Из кружка, — ответил папа.

—  Из камня, — перебил его Глеб.

—  То есть ты хочешь сказать, дорогой мой Глеб, это про­изведение искусства, ваших умелых рук? — сам рассмеялся своей шутке Густодым.

—  Да нет же, — заторопился с ответом Глеб, каждую се­кунду боясь, не открывает ли он слишком много, но в то же время достаточно ли он раскрывает, чтобы многоученый Гус­тав Иванович мог объяснить самому Глебу, с каким таким чудом-юдом они столкнулись. — В море, понимаете, был ка­мень, а в камне яйцо...

—  А в яйце Зверь Горыныч! Остроумно, мой друг, но ска­зок в жизни не бывает.

—  Но я не выдумываю, Густав Иванович. Правда — в море! Правда — камень! Правда — яйцо!

—  Нет-нет, я не смеюсь, я верю, морские черепахи в самом деле откладывают яйца.

—  Но это не черепаха, уж никак не черепаха!

—  Ну, черепахи тоже бывают разные. Черепаху матамата не спутаешь, знаешь ли, с галапагосской, а каймановую с горбатой.

В немом изумлении смотрел Глеб на уважаемого Густодыма: как бы ни отличались друг от друга двести десять видов современных черепах, однако, как было известно даже Глебу, не было среди них ни одной, лишенной панциря. А ведь у Заври панциря не было. Глядя на обескураженного Глеба, Густодым рассмеялся — но вполне ли искренне?

—  Итак, ты твердо знаешь, что это не черепаха, — уже неплохо!

—  Не черепаха, конечно. Но кто же? — простодушно спро­сил Глеб.

—  Молодой человек устраивает мне экзамен. Ну что же. Попытаемся угадать, а заодно проверить и натуралистиче­скую сметку молодого человека. Итак, дитя варана?

—  Ну что вы?! — оживился Глеб. — Хотя бы на хвост по­смотрите! А язык? — Он довольно бесцеремонно разинул Завре рот, так что тот попятился и больно толкнул Глеба хвостом.

—  Впрочем, я подзабыл, — сказал Густав Иванович, погля­дывая то на шахматную доску, то на Заврю. — Геккон? Зублефар?