Подкидыш

Глеб задумчиво помотал головой — его несколько удивля­ли безответственные заявления «самого умного в городе че­ловека».

—  Игуана? Агама? — продолжал уже нервно Густав Ива­нович.

—  Густав Иванович, я не устраиваю вам экзамена, мы сами не знаем, — признался Глеб.

Это, видимо, успокоило гостя.

—  Не ломай голову, мой юный друг, — сказал он уже дру­гим, легким и уверенным голосом. — И не провоцируй меня на

поиски ответа там, где ответ ясен с самого начала. Знаешь такие детские задачки: «Что кушал слон, когда пришел на- поле-он?» Или «Пять шагов вперед, шесть шагов назад, как звали отца Марии Алексеевны?» Ясно? А теперь вспомни, что сказал твой отец, когда ты вошел с этим зверушкой в ком­нату?

—  «Уродец»?

—  У-род! Урод — знаешь ли ты, что это такое? Цитирую. На память. По Далю. «Урод — телесно искаженный, безобраз­ный, нелепый». Запомни: ис-ка-женный! По академическому словарю: «Уродливый — имеющий отклонения в своем разви­тии, строении*. От-кло-не-ния! Говоря научным языком, ваше чудище — мутант, особь с внезапно возникшими наследствен­ными изменениями.

—  Однак о же, дорогой Густав, именно мутанты дают но­вые виды на эволюционном древе жизни! — вмешался для поддержания разговора папа.

—  Да, одна удачная мутация на миллион неудачных. Имен­но одна на миллион, а то и на миллиарды мутаций дает удач­ный поворот. Все остальные губительны. Иначе бы мы не боя­лись повышенной радиации, способствующей мутациям. Но я продолжаю свою мысль, друг мой Глеб. Представь, что к тебе привели двухголовую собаку и просят определить, что это за класс, отряд, семейство. Ты говоришь... правильно, маммалиа, то есть млекопитающее, подкласс — териа, то есть звери, от­ряд — стыдно, друг Глеб, не помнить — карнивора, то есть хищные, и, наконец, семейство — канидэ, то есть собачьи, вид — канис, -собака. А тебе возражают: разве собаки двух­головы? Двухголовая собака остается, однако, собакой. Ее уродство не делает ее новым видом. В средние века в Европе над такой собакой был бы произведен суд, и уродку казнили бы сожжением на костре как нарушившую божественные уста­новления. То же сделали бы, друг Глеб, в средние века и с твоим питомцем.

Из соседней комнаты выскочил Ивасик и бросился к бра­ту, отнимая у него Заврю. А Густав Иванович продолжал как ни в чем не бывало:

—  Зато в Китае над вашим уродцем никакого громкого суда даже и устраивать не стали бы, ни в чем бы его не обви­нили, он просто бы тихо исчез,— Густав Иванович сделал жест по шее и вверх,— как оскорбляющий глаз человека, который ценит в мире прежде всего гармонию и прекрасное.

Ивасик, глянув с отвращением на Густодыма, исчез с Заврей в соседней комнате, а Глеб рискнул возразить:

—  Но...— сказал он.— Но, Густав Иванович, когда Мен­дель открыл законы наследственности, исследуя горох, то профессор Нагель как раз исключением и уродством счел дан­ные по гороху. А если бы не счел исключением, законы на­следования признаков открыты были бы на полвека раньше!

Папа гордо выпрямился — он был доволен эрудицией сына. Но Густаву Ивановичу, видимо, наскучил этот разговор, а мо­жет быть, ему просто нечего было сказать. Он только попра­вил Глеба:

—  Не Нэгель, а Нэгели! — И повертев в пальцах фигуру, заметил: — Н-да, шахматы пора бы и новые купить. Твой ход, дражайший!

И папа подчинился, подвинул фигуру. Глеб вошел в ком­нату, где, оскорбленный за друга Заврю, бормотал со слеза­ми на глазах Ивасик:

—  Урод! Сам ты урод густодымный!

—  Ничего,— сказал Глеб. — Я ему показал! — И приба­вил задумчиво: — Может, Густав Иванович слишком много знает, чтобы понять нашего Заврю — кто он и откуда взялся.

СПРОСИ ЕГО

Это Глеба интересовал вопрос, кто такой Завря и откуда взялся. Для Ивасика такого вопроса не было. Кто такой Зав­ря? Да Завря же! Как Глеб — Глеб, а Лиля — Лиля. Откуда Завря взялся? Да из молнии же, конечно! Ивасика только инте­ресовало, почему из молнии получаются такие разные вещи: и ветки с листиками, и камень, из которого потом вылу- пилоя Завря.

Главное же, что занимало Ивасика,— как бы кто не оби­дел его любимца. В школе Ивасик вообще сидел как на игол­ках — ведь Завря без него оставался несколько часов, мало ли что может случиться за это время! Конечно, бабушка Нина приглядывала за Ивасикиным любимцем. Л вернее, Завря и сам не отходил от Нины, таскал ей тапки, подавал что нужно по хозяйству, и это тоже Ивасику трудно было сносить, потому что он хотел быть самым главным и любимым существом для Заври.

Они даже играли, честное слово, бабушка Нина и Завря. Нина идет со стопкой тарелок, Завря выныривает из-за двери, хватает Нину за ноги, сам же подхватывает и тарелки, и бабушку, а она, вместо того чтобы рассердиться, только пальцем стучит по лбу — мол, дуралей и есть дуралей.

— Ну, погоди, заяц! — говорит она. — Ну, погоди, я тебя подловлю!

И в самом деле, «подловила». Завря шел как будто бы и далеко от нее, и Нина на него не смотрела, как вдруг Завря полетел кувырком — оказывается, Нина подцепила его сзади за ногу шваброй. Завря свистит и бабушка хохочет, а Ивасик сердится: