Подлинная история баскервильского чудовища

Меслов вспомнил про электричество и невольно задался вопросом, почему и зачем ему приснилась горящая свеча. Спохватился, зашарил рукой по стене. Нащупал витой шнур, кстати вспомнил индийскую притчу о веревке и змее, уже всерьез рассердился на себя за неуместный в данной ситуации ход мысли и потому дернул изо всей силы.

Шнур тяжело скрипнул, сверху посыпалась какая-то пыль. Доктор с недовольством отметил про себя, что удобства, заявленные как первоклассные, предполагают иной уровень комфорта.

Под потолком налился желтизной стеклянный круг цвета дегтярного мыла. Свет был слабенький, дохловатый: никакого сравнения с дуговыми фонарями в главном корпусе берлинской лаборатории. В желто-сером тумане расплывались темные контуры предметов. Зрение доктора, и без того дрянное, в последние годы совсем сдало.

— Вы не видели моих очков? — спросил он, отдаваясь на милость незнакомца.

Из тумана протянулась рука с чем-то блестящим:

— Возьмите. Признаться, у меня было искушение остаться невидимкой, но раз уж наш tete a tete получил столь неуместное освещение…

Первое, что увидел доктор, — аккуратно закрытую дверь и новенький, невытертый коврик под ней. Потом — собеседника.

Незнакомец с удобством расположился в кресле, вытянув длинные ноги в клетчатых брюках. Худые руки, тощее, поджарое тело, светло-серый вязаный жилет. Белый стоячий воротничок обертывал шею. Лицо незнакомца было очень выразительным, но каким-то незапоминающимся — взгляд скользил по нему, как пальцы по куску мокрого мыла, не цепляясь ни за одну деталь. Доктор вдруг подумал: если закрыть глаза, то через пару секунд уже не сможет вспомнить, как, собственно, выглядит этот тип, тем более описать его — ну разве что дурацкие клетки на штанинах да прислоненный к креслу скрипичный смычок.

— Вы разглядываете меня так, как будто собираетесь снять мерку, — незнакомец открыл рот, и чары как ветром сдуло. У постели доктора сидел пожилой англичанин, худой и длинный, всем своим видом выражающий главную английскую добродетель — невозмутимую компетентность. Такие лица бывают у дорогой, знающей себе цену (но и свое место) прислуги — старых камердинеров, опытных распорядителей в дорогих отелях, портных с Сэвил-Роу. Доктор почему-то решил, что из такого человека получился бы вполне сносный лаборант.

— Сейчас вы придете в себя и приметесь выяснять, кто я, откуда и что мне надо. Если расхрабритесь, спросите, не собираюсь ли я в этот поздний час дать концерт. Не исключено, что попробуете закричать или убежать, но это вряд ли. Вне лаборатории вы беспомощны. К тому же вам уже интересно. Вы же интеллектуал.

Доктор в смущении потер лоб. Ему нравилось, когда его называли интеллектуалом, но в данном случае, как он понимал, это был не комплимент. Но и не оскорбление, а что-то третье… что-то худшее. «Диагноз» — нашел слово доктор. Да, именно диагноз. Судя по тону — из таких, за которыми следует неблагоприятный прогноз.

— Ну, ну, — англичанин чуть подвинулся в кресле, показав краешек подбородка, — а теперь вы сбиты с ног простейшим риторическим приемом. Нет, я не собираюсь давать концерт — во всяком случае, сейчас. Убежать я вам не позволю, а звать на помощь бесполезно. Да, на всякий случай: я вполне вменяем, дееспособен, и что там еще обычно говорится в таких случаях. Что подтвердил бы любой дипломированный психиатр, если бы наблюдал эту сцену со стороны. Разумеется, я нарушил некоторые условности. Но это входит в мои профессиональные обязанности.

Упоминание о профессиональных обязанностях включило в голове доктора одну из привычных функций.

— Вы говорите слишком быстро, — заметил он.

— Ага-ага, — англичанин осклабился, — это в вас врач проснулся. Люди надевают на других людей маски, и без этих масок мы друг друга не видим. Вы сначала надели на меня личину убийцы, потом полицейского, а теперь, когда я подставился, видите пациента: взволнованного, неуверенного в себе, подозревающего худшее — или уже уверенного в худшем. Такие к вам обычно и ходят, не так ли? Что ж, отчасти вы правы. Я слишком много говорю, поскольку чрезвычайно взволнован. Для меня это нетипичное состояние. Да-да, дорогой доктор, вы наблюдаете редчайшее зрелище. Многие хотели бы полюбоваться. Увы, ничего интересного: я просто начинаю неудержимо болтать.

— Как вы назвали себя? — переспросил доктор.

— Очень немецкий оборот речи — «как вы назвали себя». Но вы правы, я забыл представиться. Меня зовут Холмс, Шерлок Холмс. Я частный сыщик-консультант. Возможно, вы обо мне слышали.

— Что-то припоминаю, — осторожно сказал Меслов.

— У нас куда больше общих знакомых, чем вы думаете, — англичанин никак не мог остановиться, все тараторил и тараторил, — но вряд ли они рассказывали вам обо мне. А мне — о вас. Мы в каком-то смысле коллеги: занимаемся вещами, о которых не говорят. О дьявол, я и в самом деле слишком много болтаю.

— Выпейте успокоительное, — предложил доктор. — У меня есть.

— Спасибо, не стоит. Вот от чего бы я уж точно не отказался, так это от пары затяжек. Я весь на нервах, а тут еще и воздержание.