Подлинная история баскервильского чудовища

— И все-таки послушайте. Не знаю, как вы, а я просто места себе не нахожу. Мне нужно отвлечься, да и вам не помешает. Итак, однажды… это было в молодости, когда я бросался на любую задачу, достойную моего интеллекта, как волк на свежее мясо… так вот, однажды мне в руки попал какой-то роман. Из тех, которые вы читаете по вечерам, когда не заняты ни людьми, ни лягушками. Имя автора вам ничего не скажет, название тоже. Дурацкая история о молодом человеке и наследстве, которое он стремился получить. Автор в конце кое-как свел концы с концами, женив героя на богатой вдове. Никакой художественной ценности роман не представлял, но что-то заставляло меня перечитывать его раз за разом — так, как я впоследствии перечитывал раз за разом свидетельские показания в поисках зацепки. И, представьте себе, на восемнадцатой странице я нашел улику! Самую настоящую улику. Дальше я стал разматывать клубок, выискивая обмолвки, случайные детали, все то, на что сам автор не обращал никакого внимания. Книга сопротивлялась анализу, как олеронская устрица ножу, но я был настойчив. В конце концов события выстроились в стройную картину. Роман оказался подобным айсбергу — у него была подводная часть. Преступление — дерзкое и коварное, особенно потому, что почти все события совершались как бы на виду. Кстати, преступницей была вдова, а молодой человек — всего лишь ее орудием… Впрочем, неважно. Я столкнулся с двумя вещами. Во-первых, я твердо убежден в том, что все мои выводы справедливы. Я применил к роману дедуктивный метод, который никогда меня не подводил в реальности, и получил однозначный результат. И, во-вторых, я столь же твердо убежден, что автор не вкладывал в свой опус двойного смысла — во всяком случае, сознательно. Этот пошлейший писака даже не догадывался о том, что на самом деле происходило между его героями! А теперь подумайте, какой из этого следует вывод?

— Пока не понимаю, — осторожно сказал доктор.

Холмс глянул на него искоса, как ворона.

— Как сказал некий не очень удачливый сочинитель — точнее, его герой, — откиньте все невозможные версии, и та, которая останется, будет правдой, как бы невероятна она ни была. Итак, в романе содержалось то, чего автор туда не вкладывал. Это означает, что так называемая художественная литература не является чистой выдумкой, плодом произвола.

— Текст обладает внутренней логикой, это вам скажет любой филолог, — заметил Меслов.

— Вот, вот! А то, что обладает своей внутренней логикой, то есть своими законами, уже не является совершеннейшей фикцией. То есть миры, создаваемые писателями, в каком-то смысле реальны, — хотя, разумеется, их не существует в том же смысле, в котором существуем мы с вами. Но для самих себя они реальны, хотя, наверное, не все. Во всяком случае, я изучил еще несколько сочинений того же автора и не нашел ничего похожего на расследованное мною дело: там не было ничего, кроме грубых ниток, на которых дергались бессмысленные марионетки. Но тот роман, ничем не выделяющийся — он описывал настоящие события, я в этом уверен. Из чего мы можем заключить кое-что о природе Божества, — неожиданно завершил незнакомец.

— Каким образом? — поинтересовался доктор: в голове всплыли размышления о Беркли. Их догнала мысль о том, что наблюдаемое, пусть даже внутренним образом, с помощью воображения, и в самом деле реально — а хорошая литература создает именно оптический эффект. Меслов подумал, что эту мысль стоило бы развить.

— Я предполагаю, — сказал Холмс, и в его голосе прозвучала своего рода наигранная неуверенность, — что Бог создал мир примерно таким же образом, каким мы сочиняем художественную прозу. «В начале было Слово» — это прямое указание на природу нашей реальности. Наша свобода воли — то же самое, что и свобода воли литературного персонажа. Автор волен написать все что угодно, но некая толика свободы все-таки не может быть полностью отнята у несчастной марионетки, и нам иногда удается провернуть кой-какие делишки под самым носом сочинителя…

Меслов осторожно запрятал мерзнущую левую руку под плед.

— И если уж на то пошло, — продолжал разглагольствовать сыщик, — Бог — довольно скверный литератор. Пейзажи и описания природы у него выходят неплохие, но вот сюжетная сторона никуда не годится. Хотя если рассматривать наш мир как груду черновиков, это объяснимо. Большинство судеб — продукт божественной графомании, тщетные попытки выписать какой-нибудь мелкий эпизод. Миллионы домохозяек живут и умирают потому, что Господь никак не может завершить одну-единственную сцену на кухне или в детской… В таком случае мы все — жертвы стремления Творца к совершенству. Но если даже и так — кто-то должен воспрепятствовать развитию некоторых сюжетов. Или, наоборот, завершить их.

Доктор осторожно пошевелил пальцами на ногах — плед был коротковат, пальцы занемели от холода.

— Тут практически не топят, — пожаловался он. — Не пойму, за что я платил деньги.