Подметный манифест

- Ну а к кому она тогда побежала?

Федька, похоже, действительно не помнил, что в горячке рассказал Архарову.

- Позови-ка, Тучков, Меркурия Ивановича. Он, коли не лег, песни поет, - распорядился Архаров, и точно - Левушка, отправившись на поиски, нашел домоправителя по звукам скрипки, на коей он пытался себе аккомпанировать, разучивая премилую песенку господина Попова «Полюбя тебя, смущаюсь».

Меркурий Иванович пришел, выслушал вопрос и дал точный ответ:

- Ты, Федя, по-французски выразиться изволил - она-де к «маман» побежала.

- Точно, - согласился Архаров. - Ну, давай еще вспоминай… Какая такая маман у нее в Москве…

Федька честно задумался.

- Стой! - вдруг приказал ему Левушка. - Николаша, я понял! Монастырки так начальницу зовут! У меня сестрица Мавруша в Воспитательном обществе в монастырках - у них так заведено! Не «сударыня», не по имени-отчеству, а именно по-французски - «маман». С того повелось, что государыня велела туда сироток брать, так пусть бы сия дама им мать заменяла… А она же в Воспитательном обществе побывать успела! Монастырка!

- Начальница, говоришь? - переспросил Архаров. - Слушай, Тучков, а ведь есть у нас такая начальница! Но тут Шварца спрашивать надобно. Он мне про эту даму что-то толковал.

И одновременно вспомнилось вранье старой княжны о том, что Варенька-де в столице и замужем. Уже тогда замаячил призрак некой особы женского пола, стоящей за этим делом, прямо тут, в Москве…

- Так пошли за Шварцем!

Архаров бы и послал, но сверху, из второго жилья, послышался бой больших стоячих часов. Оказалось - наступила полночь. Время было для совещаний уже неподходящее - все разошлись спать, наутро же Шварц действительно внес ясность в это дело.

- Княжна Долгорукова, господа, точно была начальницей Воспитательного общества, но подала в отставку и перебралась в Москву. Якобы нездоровье ей помехой стало, а как на самом деле - не мне судить. А была она сперва камер-фрейлиной, потом статс-дамой, немалую роль в свете играла.

- Ты все знаешь, черная душа, может, скажешь еще, когда сия особа Москву собой осчастливила? - спросил Архаров. - Да и когда у старой княжны воспитанница завелась, узнать не вредно.

- Про то сразу не скажу, надобно человечка одного спросить, а он у своих верных людей узнает.

- К обеду доложишь.

Шварц несколько встревожился - он не понимал, к чему такая спешка. Но Архаров шутить не любил - и Шварц ушел с Лубянки часа этак на полтора.

- Неужто у тебя не найдется приличного повода поехать к этой госпоже Долгоруковой? - спросил Левушка. - Неужели непременно сперва надобно совместить ее службу в воспитательном обществе и Варенькино появление в доме старой княжны? И так же ясно!

- Повод есть, - согласился Архаров. - Она важную бумагу утеряла, коли угодно - сам ей ту бумагу отвезу. Называется документ - манифест государя Петра Федоровича…

- Кто, княжна Долгорукова?…

- Так этих манифестов в Москве теперь - что грязи. Я чай, не у нее одной - у всех бояр сии крамольные глупости имеются. Вот тоже игрушку себе сыскали, будь они неладны… Хорошо, что ты приехал. Ты как-то умеешь с этими старухами любезничать, у меня не выходит.

- Меня скоро из полка выгонят. Только-только из отпуска вернулся, так опять ускакал.

- Про это мы князю Волконскому скажем, он уладит. А вот что… Захар, Тимофей, Ушаков, Степан! Кто там есть?!

В кабинет сунулся один лишь Максимка-попович.

- Заходи. Глянь, Тучков, что за красавец детинушка! Девки проходу не дают.

Максимка смутился. Так оно и было. И при наружном наблюдении, коему он был обучен, приносило некоторый вред - уже не он кого-то высматривал, а его самого высматривали и запоминали.

- Надобно узнать, не поселилась ли в доме княжны Долгоруковой некая девица, - сказал Архаров. - Приметы… Тучков!

Левушка снял с шеи ленту, на которой висел Варенькин портрет.

- Потеряешь - уши оборву, - пригрозил он Максимке.

Максимка вгляделся в портрет и попытался было вернуть его.

- Нет, забирай, потом вернешь. А что, Тучков, не желаешь ли прокатиться? Я велел Фетиду, Агатку и Фирса привести.

- У меня до сих пор задница не отошла.

- Ладно, кого другого с собой в Лефортово прихвачу.

- В Лефортово?

Левушка вспомнил чумную осень, вспомнил страшный пожар, едва не сгубивший врачей, вспомнил и себя - девятнадцатилетнего, одновременно перепуганного моровым поветрием и готового к любым схваткам не на жизнь а на смерть.

- Ну, коли ненадолго… - с сомнением, впрочем, произнес он.

- На часок-другой, там более делать нечего.

Им подали невысокую рыжую Фетиду, любимицу Архарова, темно-карего Агата, а на Фирса сел конюх Григорий.