Нью-Йорк! Сначала меня смутила твоя красота, твоизолотистые длинноногие девушки.Сначала я так оробел при виде твоей ледяной улыбкии металлически-синих зрачков,Я так оробел. А на дне твоих улиц-ущелий, у подножиянебоскребов,Подслеповато, словно сова в час затмения солнца, моргала глухаятревога,И был, точно сера, удушлив твой свет, и мертвенно-бледныедлинные пальцы лучей смыкались на горле у неба,И небоскребы зловеще грозили циклонам, самодовольно играясвоими бетонными мышцами и каменной кожей.Две недели на голых асфальтах Манхеттена —А к началу третьей недели на вас прыжком ягуара налетаеттоска, —Две недели ни колодца, ни свежей травы, и птицы откуда-тосверхуПадают замертво под серый пепел террас.Ни детского смеха, ни детской ручонки в моей прохладнойладони,Ни материнской груди, только царство нейлоновых ног, толькостерильные ноги и груди.Ни единого нежного слова, только стук механизмов в груди —Стук фальшивых сердец, оплаченных звонкой монетой.Ни книги, где бы слышалась мудрость. Палитра художникарасцветает кристаллом холодных кораллов.И бессонные ночи… О ночи Манхеттена, заселенные бредомболотных огней, воем клаксонов в пустоте неподвижныхчасов.А мутные воды панелей несут привычную тяжесть гигиеничнойлюбви, —Так река в половодье уносит детские трупы.