Поговорим о смерти за ужином. Как принять неизбежное и начать жить

Болезни сердца – по-прежнему убийца номер один в Америке. Наша культура придает большое значение выражению любви, объятиям, признательности, похвале. Не то чтобы все это практикуют, но оно есть как своего рода культурный императив.

Мы никогда не обсуждаем, не пишем инструкций и не строчим посты в блогах о том, как нужно принимать и дарить любовь, о том, что это тяжкий труд.

Мне оставалось три месяца до моего сорокалетия, когда любовь всей моей жизни и я решили, что нам нужно сделать перерыв – возможно, навсегда. Когда перерыв стал реальностью, на моем эмоциональном горизонте появился другой призрак: предстоящий день рождения. Стоило мне узреть его темную фигуру, как пелена печали перестала перекрывать дождливое октябрьское небо на острове Вашон, где мы прожили вместе три года. Неужели я действительно проведу свой сороковой день рождения в одиночестве? Должен ли я встретить его, размышляя о разорванных отношениях? Неужели эта женщина, которую я считал своей спутницей жизни, ушла окончательно?

Я не фанат рефлексии в одиночестве, так что я сразу разослал всем близким письма по мейлу, попросил освободить этот день в календаре. Я обещал полный отрыв от реальности на все выходные где-нибудь на побережье Северной Калифорнии (однако в детали благоразумно не вдавался). Смогут ли они бросить дела ради меня? К счастью, сорок утвердительных ответов за сутки наполнили мой почтовый ящик, так что я перестал паниковать по поводу надвигающегося одиночества. Неделю спустя я получил ответ от одного из моих самых старых, самых непочтительных друзей – Мэтта Уиггинса.

Он считал, что мы должны почтить мои седины, заставив меня притворяться мертвым в течение нескольких часов, в то время как мои близкие будут рассказывать о своих обидах и произносить хвалебные речи, полные любви. Многие говорят, что хотели бы поприсутствовать на собственных похоронах, и я подумал, что все же попаду в компанию Тома Сойера[68]

и Огастуса Уотерса[69].

День, когда я должен был умереть, наступил после вечера, полного застольных бесед и музыкальных представлений, которые кого угодно заставили бы позеленеть от зависти. Я провел его в относительном одиночестве, прерываясь на долгий массаж. Мало ел, часами медитировал в сауне и холодных ваннах, порадовал свое тело ароматическими маслами и оделся в белые струящиеся одежды. Ведь когда еще выпадет шанс подготовиться к собственным похоронам?

Сумерки медленно поползли вверх по холму и, когда я закрыл глаза, меня подвели к тому, что, как я понял, было гробом – к счастью открытым. Шарканье ног и распределение тяжести ясно дали понять, что команда носильщиков стояла по обе стороны гроба. Я смущенно рассмеялся, ощутив, что друзья подняли затею на новый уровень, заказав кедровый гроб.

Меня обдало теплым кислым запахом виски. Я улыбнулся, думая о бутылке, которая, я уверен, обошла всех носильщиков. Гроб опустился, сопровождаемый шепотом, и только одна свеча мерцала где-то вдалеке. Я не открывал глаз, но по тусклой темноте под веками понял, что мои друзья прячутся в тени.

Кэти Максвелл нарушила неловкое молчание, напомнив, что мы находимся на земле, принадлежавшей индейцам племени мивок, и что недавно она организовала похороны старейшины племени – в этом самом месте. Она дала понять, что выбрала элегантный ритуал мивок в качестве модели для нашего мероприятия. Когда Кэти упомянула мое имя, одна моя подруга разрыдалась не на шутку. Это были те болезненные рыдания, которые редко услышишь даже на настоящих похоронах.

Следующие несколько часов я провел неподвижно, словно опавший лист. Правда, я не мог сдержать слез, которые собирались под веками большую часть времени. Сначала люди говорили о том, откуда они меня знают. Боль утраты чередовалась с беспощадным юмором и искренностью. Затем последовали жалобы и хвалебные речи. Высказанные обиды были реальными, пронизанными болью, и за каждую из них я был благодарен. Я обнаружил, что легко могу переварить любые высказанные эмоции, моменты недопонимания и сожалений. Я увидел, в каких аспектах мои отношения с друзьями подвергались угрозе, как они видели меня, перед кем я должен извиниться, а кому – открыться с большей щедростью. Я знал, что когда выйду из гроба, то смогу отполировать каждую душевную связь, пока она не заблестит, как новая.

Что меня действительно выбило из колеи, так это любовь. Невыносимая, неподдельная, полная искренности, льющаяся из уст людей, которыми я восхищаюсь больше всего. Это было просто чересчур: я чувствовал жар при каждом движении, моя кожа горела, и мне негде было спрятаться.

Эти люди любили меня. Я открыл им свое сердце, они видели все мои страхи и проблемы – и все равно любили меня.