Поговорим о смерти за ужином. Как принять неизбежное и начать жить

«Меня преследовали люди, которые считали меня Смертью или называли Умирающей Леди, – говорила Элизабет Кюблер-Росс. – Они думали, что после трех десятилетий исследований смерти и жизни после смерти, я могу считаться экспертом в этой области. Я же считаю, они упускают суть. Единственный неоспоримый факт моей работы – это важность жизни».

Нет ни одного человека, который сделал бы больше, чтобы вывести тему смерти из тени и повысить осведомленность людей о смерти, чем швейцарский психиатр и писатель Элизабет Кюблер-Росс. В вопросах смерти она все равно что Эйнштейн в физике. Есть сведения, что Элизабет умерла ужасной смертью. Мне говорили, что она боролась со смертью и что ее смерть в конечном счете дискредитировала работу всей ее жизни.

Вот что говорится в свидетельствах: «Кюблер-Росс сидит в захламленном углу своего дома в пустыне, курит сигареты «Данхилл», смотрит телевизор и ждет смерти… Десятилетия работы с неизлечимо больными мало что сделали, чтобы облегчить ее собственный переход в Великое Ничто… Ее голос с немецким акцентом слаб и полон горечи… Вопрос ее собственного наследия заставил Элизабет пересмотреть представления о жизни, смерти и «другой стороне». [1]

Единственная проблема этой статьи и вышеупомянутых источников (которые остаются неназванными) в том, что они, по-видимому, ошибаются. Я довольно близко общался с сыном Элизабет, Кеном, который заботился о ней в последние дни. Как-то я попросил Кена вновь мысленно вернуться в те времена.

В 1994 году, в возрасте шестидесяти восьми лет, Элизабет оказалась в центре ВИЧ-драмы. В те времена страх перед неизвестной болезнью распространялся, словно лесной пожар. Элизабет работала над открытием хосписа для брошенных ВИЧ-положительных детей на ее собственной земле, в сельской местности в Виргинии. Идея не пользовалась большой популярностью у местных, и ее дом обстреляли, взломали и разрушили. Когда Элизабет вернулась туда, то обнаружила, что ее имущество сгорело дотла, а любимую ламу застрелили. Пропало все, над чем она работала всю жизнь.

Через неделю Кен уговорил Элизабет поехать в Скотсдэйл, но на День матери у нее случился обширный инсульт. Вся левая сторона тела была парализована.

В течение последних девяти лет жизни Элизабет страдала от недостатка подвижности (что было, несомненно, очень трудно для такой энергичной семидесятилетней женщины), болезненной невропатии, депрессии и вполне обоснованных злости и горечи, связанных с потерей здоровья и дома.

«Судьба нанесла ей сокрушительный удар, – сказал Кен, – и она разозлилась, но ни на минуту не отказалась от своих теорий. Все это было просто смехотворно и относилось к разряду того, что пишут в брошюрах, чтобы продать побольше. Как сказала бы мама со своим швейцарским акцентом, «чушь собачья».

За несколько недель до смерти Элизабет сказала Кену, что не готова умереть. Это звучало удивительно, учитывая ее умение говорить о смерти, но она не стала вдаваться в подробности. Кен признался, что ему потребовалось несколько лет, чтоб понять, о чем говорила Элизабет. Он вспоминал: «Мама всегда говорила, что если ты усваиваешь уроки, то получаешь разрешение закончить школу. Она никак не могла выучить свой урок, который состоял в том, чтобы научиться любить себя и заботиться о себе. Она с трудом пускала других на руководящие роли и разрешала им контролировать ее жизнь. Когда мама наконец усвоила этот урок, ей было позволено «закончить школу».

Семья пошла на паллиативную седацию, и последнюю неделю жизни Элизабет провела в бессознательном состоянии. «Она не хотела мучиться от боли, так что мы дали ей морфий, чтобы она могла умереть спокойно, – рассказал Кен. – Она скончалась вечером, в своем доме. Рядом были только я и моя сестра».

Смерть сложна, а смерть знаменитости, особенно человека неоднозначного, дает еще и выплеск самым разным эмоциям.

Но я считаю, что желание навесить ярлык в данном случае – позор.

Никто из нас не скажет, что мы будем чувствовать, когда достигнем края, когда будем оглядываться на собственную жизнь.

Здесь не может быть никаких «должен». Независимо от того, что Элизабет испытывала перед смертью – а это известно только ей одной – никто не может осудить ее за это. Посмертное осуждение – это реальная проблема, вроде того «шепота стыда», который окружает процесс родов. Были ли это «хорошие» роды? Должна ли мать испытывать стыд, если она сделала эпидуральную анестезию, или кесарево сечение, или вообще была без сознания во время рождения ребенка? Точно так же мы поступаем в отношении смерти. Была ли это «хорошая» (то есть достойная) смерть? Цеплялся ли человек за жизнь, когда требовалось отпустить ее? Если поведение не соответствует прописанному сценарию, то на головы согрешивших обрушивается вина.