Поющие в терновнике

Meggie shared her mother's cup of hot, sugary tea, suddenly unbearably excited, and gobbled her sandwich when Frank brought it.	Мэгги выпила пополам с матерью горячий сладкий чай и наспех проглотила кусок хлеба с маслом, который принес Фрэнк, ею вдруг овладело нестерпимое волнение.
He settled her on the long seat below baby Hal, tucked a rug firmly around her, and then did the same for Fee, stretched out full length on the seat opposite.	Фрэнк уложил ее на длинной скамье в ногах у маленького Хэла, укутал пледом, потом так же старательно укрыл Фиону, которая вытянулась на скамье напротив.
Stuart and Hughie were bedded down on the floor between the seats, but Paddy told Fee that he was taking Bob, Frank and Jack several compartments down to talk to some shearers, and would spend the night there.	Стюарта и Хьюги уложили на полу между скамьями, но Пэдди сказал жене, что Боба, Фрэнка и Джека уведет в купе немного дальше по коридору, потолкует с едущими там стригалями и там же все они переночуют.
It was much nicer than the ship, clicking along to the rhythmic huff-a-huff of the two engines, listening to the wind in the telegraph wires, the occasional flurry of furious huffs as steel wheels slipped on sloping steel rails, frantically sought traction; Meggie went to sleep.	В поезде оказалось куда приятней, чем на пароходе, слышно было, как свистит ветер в телеграфных проводах, под размеренное пыхтенье двух паровозов постукивали стальные колеса, а иногда злобно взвизгивали на крутых поворотах, словно вот-вот соскользнут с рельс и отчаянно стараются удержаться; Мэгги уснула.
In the morning they stared, awed and dismayed, at a landscape so alien they had not dreamed anything like it existed on the same planet as New Zealand.	Утром они застыли у окна, испуганные, встревоженные - никогда они не думали, что такое возможно на одной планете с Новой Зеландией.
The rolling hills were there certainly, but absolutely nothing else reminiscent of home.	Правда, и тут расстилалась холмистая равнина, но ничто, ничто больше не напоминало о родных краях.
It was all brown and grey, even the trees!	Все какое-то бурое и серое, даже деревья!
The winter wheat was already turned a fawnish silver by the glaring sun, miles upon miles of it rippling and bending in the wind, broken only by stands of thin, spinding, blue-leafed trees and dusty clumps of tired grey bushes.	Под ослепительным солнцем уже изжелта серебрилась озимая пшеница, зыбились и клонились на ветру колосья, лишь кое-где среди нескончаемых полей вставала рощица высоких тощих деревьев с голубоватой листвой или чахлая поросль пропыленных серых кустиков.
Fee's stoical eyes surveyed the scene without changing expression, but poor Meggie's were full of tears.	Фиона смотрела на эту картину со стоическим спокойствием, не меняясь в лице, но бедная Мэгги чуть не плакала.
It was horrible, fenceless and vast, without a trace of green.	Что за ужас эта пустыня, ни единой живой изгороди, ни пятнышка зелени...
From freezing night it turned to scorching day as the sun climbed toward its zenith and the train racketed on and on and on, stopping occasionally in some tiny town full of bicycles and horse-drawn vehicles; cars were scarce out here, it seemed.	Солнце поднималось все выше, и холод ночи сменился палящим зноем, а поезд с грохотом несся все дальше и дальше, лишь изредка останавливаясь в каком-нибудь крохотном городишке, где полно было велосипедов и конных повозок, но почти не было заметно автомобилей.
Paddy opened both the windows all the way in spite of the soot which swirled in and settled on everything; it was so hot they were gasping, their heavy New Zealand winter clothing sticking and itching.	Пэдди открыл, насколько возможно, оба окна, хотя в них и летела и все покрывала сажа; они задыхались от жары, потели в плотной одежде, рассчитанной на новозеландскую зиму, кожа зудела.