Похождения одного матроса

«Дома мисс Клэр?» Вижу – смотрит мне в глаза и смеется.

Сердце во мне и екнуло. «Дома, говорит, нет. Она сегодня утром расчет получила и уехала…» – «Куда?» – спрашиваю и чувствую, значит, что дело неладное… В это время из номера чокнул звонок, и горничная собралась идти и сказала: «Сию минуту вернусь. Дежурство мое кончается…

Пойдемте ко мне в комнату, я все объясню, потому, говорит, что жалко мне вас, Дун».

– Пожалела! – заметил Чайкин.

– Больше из любопытства, надо полагать! Шустрая и вертлявая такая эта горничная, Дженей ее звать. Всякого тоже проведет! – озлобленно говорил Дунаев, не веривший после обмана невесты в искренность сочувствия ее товарки.

– Не все же обманные! – сказал Чайкин.

– Все одного шитья! – мрачно отрезал Дунаев.

– Это ты, братец, опять зря говоришь…

И Чайкин невольно вспомнил о Ревекке.

– Обобрали бы тебя на пять тысяч, небось и ты по-иному бы заговорил… Теперь шабаш… Не женюсь на мериканке никогда! – вдруг прибавил Дунаев с решительным видом добродушного человека, находящегося под впечатлением обрушившейся на него беды.

«Женится!» – почему-то подумал Чайкин, вполне уверенный, что озлобление Дунаева пройдет и что он снова станет тем простым, добрым и доверчивым человеком, каким его считал Чайкин, умевший понимать людей.

– Так что же тебе обсказала горничная? – спросил он.

– «Ваша, говорит, невеста приказала передать вам, Дун, что она раздумала выходить замуж и берет свое слово назад… Так, говорит, и велела сказать и просила вас не сердиться… Она, видите ли, боится, что вы, Дун, пьете много виски, а Клара член Общества трезвости и сама не берет ни капельки в рот вина… Но все-таки мне, – это Джен обсказывала, – очень жаль, что моя товарка водила вас за нос… Я, говорит, так бы не поступила… Придется, говорит, вам мясную лавку открыть холостым, если только вы не найдете девушки, которая не такая обманщица, как

Клара. И я уж вам, говорит, всю правду, Дун, скажу. Она вас вовсе не любила, а только льстилась на то, что будет лавочницей… И ее, говорит, без вас навещал один приказчик из фруктового магазина и очень ей нравился… И

она говорила, что он не пьет и гораздо красивее и моложе вас… „Этот, говорит, русский совсем неотесанный, и ему за сорок лет, и нос у него красный, и глаза, говорит, телячьи“… Но я заступалась за вас, Дун. По мне, вы были бы мужем, лучше которого и не надо!» Это она, чтоб меня обнадежить, прибавила… потому видела мою расстройку.

Дунаев сердито сплюнул и продолжал:

– Как прострекотала она свое, я и спрашиваю: «А

деньги мои где? Она их оставила?» – «Какие деньги?» –

спрашивает и выпялила глаза.

– Я сказал ей насчет пяти тысяч, как это отдал ей спрятать для сохранности.

– Что же она? – нетерпеливо спросил Чайкин.

– Сперва очень бранила Клару, а потом смеялась…

– Чему?

– А моей глупости. И прямо-таки в лицо назвала меня болваном и спросила: «Так-таки все деньги и отдали?» –

«Все», – говорю. «И у вас ничего нет?» – «Ничего!» –

«Дурак вы и есть, Дун, и Клара вас ловко надула… Положим, говорит, нехорошо, а ловко!» И тут же объяснила, что

Кларка, значит, всю эту музыку задумала давно, так как еще до моего приезда предупредила хозяев, чтоб ее рассчитали, и, как я отдал ей деньги, она в ночь собралась и уехала.

– Куда ж она уехала? – спросил Чайкин.

– В Нью-Йорк. На пароходе сегодня утром… с моими денежками. Так и рассыльный, что у гостиницы стоит, мне объяснил. Он и вещи ее возил на пароход и видел, как она уехала. Ну, я из гостиницы в отчаянности побежал в участок…

– И что же?

– Как рассказал я в чем дело, – смеются как оглашенные.

– Чему?

– Да все тому же! – раздраженно крикнул Дунаев.

– А вернуть денег нельзя?

– Затем я и ходил… Но только в участке ничего не вышло. «Какие, говорят, доказательства, что вы, как настоящий джентльмен, не сделали вашей невесте свадебного подарка?» И три полицейских покатывались от смеха. «А

судом, спрашиваю, разве нельзя?» – «Если, говорит, хотите отсидеть три года в тюрьме за клевету, то, разумеется, можно!» И опять хохочут. А один спрашивает: «Вы, конечно, русский?» – «Русский!» – «Ну, так я и знал!» – говорит. «Почему? – спрашиваю: – Разве русские в чем-нибудь дурном замечены? Или вы полагаете, что я облыжно показываю?» – «Напротив, говорит, вполне верим, что не облыжно, потому что никто другой, кроме русского, не пришел бы сюда признаваться в такой глупости, какую сделали вы». И снова заливаются… Оттуда я как ошпаренный прибежал сюда! – заключил свой рассказ

Дунаев.

И он неожиданно хватил себя кулаком по лбу и воскликнул:

– И поделом тебе, дураку! Тоже жениться вздумал!

Вперед наука!

– Чем же ты теперь займешься?

– Известно, чем. Опять в возчики пойду. Тут есть контора. Меня знают и опять капитаном возьмут.

– Может, тебе денег нужно, так возьми! – предложил

Чайкин.

– Не нужно мне денег… У меня есть пятьдесят долларов. Хорошо, что еще и эти не отобрала!

И с этими словами Дунаев стал раздеваться, чтобы лечь спать.

– А ты, Чайкин, когда едешь? – спросил он, уже лежа под одеялом.

– Завтра с вечерним пароходом.

– А ты хотел с утренним?

– Надо у Абрамсона побывать…