Покой

— Вы живете здесь с детства, не так ли? Я так и подумала из-за того, что вы сказали о нашем здании.

— Да, всю жизнь.

— Забавное местечко, верно? Эталонная срединная Америка. Сама-то я городская девушка.

— Чикаго?

— Прислушиваетесь к акценту? Нет, Сент-Луис.

— Вежливо ли спрашивать, зачем вы приехали в Кассионсвилл? Я не хочу совать нос в чужие дела.

— Очень вежливо. Я приехала сюда, потому что я библиотекарь — у меня степень магистра библиотечного дела. Я занималась каталогизацией — в общем-то, лишь ею — в Системе публичных библиотек Сент-Луиса с тех пор, как окончила университет, а потом ответила на объявление и переехала сюда — теперь я крупная лягушка в маленькой луже. Это мне больше по душе.

— Значит, вам нравится здесь работать.

— У нас хорошая коллекция старинных документов, и я разбираю наш генеалогический материал. И потом, мне нравится наше здание, хотя… Вир. Я должна была заметить фамилию. Вы… ну да, вы же сказали, что прожили здесь всю жизнь. Я как раз собиралась спросить, не принадлежите ли вы к местной знатной семье, но вы, наверное, принадлежите; я не думала, что кто-то еще остался.

Дворники успели вытереть не одно поколение дождевых капель с ветрового стекла, пока она говорила.

— Я единственный.

— Ваши предки владели большей частью города — полагаю, вы в курсе.

— Я знаю, что они купили землю у Блейнов и построили мельницу на Канакесси.

— По крайней мере, они заплатили, а вот Блейны украли землю у индейцев.

— Я думал, существует какой-то договор.

— Ну ладно — украли по договору. Только вот сейчас никто не может отыскать ни договора, ни индейцев, если уж на то пошло. Оленью шкуру, которую демонстрируют школьникам, расписала группа местных дам где-то сорок лет назад.

— Я знаю.

С минуту моя попутчица молчала. В библиотеке я заметил, что, как и многие библиотекари, она носила очки на цепочке; теперь они исчезли, и по тому, как ее глаза загорелись, когда она посмотрела на меня, я заподозрил контактные линзы.

— Вы когда-нибудь размышляли об индейцах, населявших эти края? О людях, которые убивали оленей стрелами с каменными наконечниками на этой самой улице?.. О, я вижу заведение Милевчика! Правильно произнесла?

Я сказал, что да, и заехал на парковку. Час был достаточно ранний, но свободных мест осталось меньше половины.

— Смотри-ка, я проезжала мимо этого заведения, но никогда не была внутри… А тут мило… Людовик XIV. Мне нравится Людовик XIV, особенно его ковры — кажется, мне бы пошел напудренный парик.

— А мне не помешал бы меч.

— Как вы галантны, мистер Вир.

Официант — не Милевчик — подвел нас к столику. Обои украшал позолоченный узор флер-де-лис; репродукция «Меццетена» Ватто61 висела на стене позади нас в раме, обтянутой бархатом. Когда мы сели, библиотекарша сказала:

— Осмелюсь предположить, что у вас есть меч, мистер Вир… Нет, я не намекаю на «Юргена».62 Вы читали Честертона? Он сказал, что меч — самая романтичная вещь в мире, но перочинный нож еще более романтичен, потому что он, по сути, тайный меч.

— Да. У меня есть перочинный нож. — Я достал его и показал ей.

— Бойскаутский нож… по-моему, это мило. Выглядит старым; он давно у вас, мистер Вир?

— Получил на Рождество, когда мне было шесть лет.

— Это чудесно — вы носили свой тайный меч чуть ли не с рождения.

— Боюсь, я убил не слишком много драконов.

— Чем вы зарабатываете на жизнь, мистер Вир? Я уже говорила, чем занимаюсь.

— Это очень по-среднеамерикански, не так ли? Определять человека по роду занятий.

Она кивнула.

— Да, мы думаем, что когда кто-то теряет работу, он гаснет, как спичка на ветру. Полагаю, в этом-то и беда многих женщин: у нас нет работы, и поэтому подсознательно мы считаем себя ничтожествами.

— Кажется, я никогда не был безработным в строгом смысле слова. Я согласился на работу, которая у меня сейчас есть, еще когда учился в колледже. Но я уже давно чувствую себя ничтожеством.

— Может быть, все дело в том, что вы последний из Виров.

— Но ведь куда важнее быть последним из всего человечества. Вы когда-нибудь задумывались, как чувствовал себя последний динозавр? Или последний странствующий голубь?

— А вы последний человек? Я что-то не заметила.

— Вы говорили об индейцах — как, по-вашему, чувствовал себя последний индеец? Мне кажется, индейцы испытывали больше эмоций, чем динозавры или голуби.

— Индейцы все еще существуют — возможно, не в окрестностях Кассионсвилла.

— А вам не кажется, что мы должны называть их американцами индейского происхождения?

— Понимаю вашу мысль, но это звучит так, словно они прибыли из Бомбея. Значит, вы так себя чувствуете? А как называете это ощущение?

— По-разному. Скажем так, время от времени я осознаю, что мой череп раскалывает лопата археолога.

— Нельзя чувствовать себя мертвым при жизни, мистер Вир.

— Но ведь только при жизни и можно такое почувствовать. В вас есть что-то от тех людей, которые говорят мне, что я слишком много болтаю, но потом мы все вместе очень долго молчим.

— Вы не кажетесь мне чрезмерно разговорчивым. И потом, в библиотеке вы сказали, что ни с кем не разговариваете, кроме одного друга и сослуживца.