Поколение «все и сразу»

А теперь вот она сделала один единственный шаг вперед с незнанием, как поступить дальше. Ее печальный вид, эти опущенные руки, которые норовят притронуться, но до безумства боятся… А что я, со всей имеющейся упертостью сопротивляясь женскому соблазну, как обиженный дурак стою к ней спиной? Разве это мужское поведение?

– Не хочу. Не хочу торчать в магазине. Там слишком душно.

– Замечательно. Тут-то воздух свежий, – всплескивает руками она. – Вот так вот одному тебе больше нравится?

Я резко оборачиваюсь. Откуда вдруг взялись решительность и агрессии? Но молчание вдруг стало против моих правил.

– Зачем ты пересказала наш диалог Полине?

– Какой диалог? – Уставилась она на меня с полным непониманием. Притворным непониманием, будто в попытке убедить меня в собственном безумстве, галлюцинации…

– Неужели настолько требовалось было пересказывать наш диалог? О намерении уйти.

Карина молчит. Тупит взгляд вниз, когда я насыщаюсь, как вампир кровью жертвы, чувством превосходства… И вдруг от него меня затошнило. Весь сегодняшний вечер настолько абсурден… Какими же глупые и несерьезные жизни мы тянем за лямки. Не можем обеспечить самих себя, зависим от родителей, слоняемся без дела по торговым центрам, чтобы с видом знающего раскритиковать вещицу, в которую не вложено ни капли настоящего искусства… И вдобавок к тому разводим ссоры без повода. Куда делись амбиции? Куда сгинула страсть заработать, открыть собственное дело? Вместо того, чтобы идти по пути финансового титана, я только болтаюсь мальком в искусственном водоеме, где выращиваются рыбы, обреченные однажды оказаться на столе какого-нибудь богача.

– Ты на меня злишься?

– Злюсь.

– А я знаю, как могу извиниться, – медленно она подходит ко мне вплотную, обхватывает за плечи. Этот вспыхнувший огонек страсти в ее зрачках не спутать ни с чем другим, но и его я сейчас отрицаю из принципа горделивого дурака.

– Мы все еще можем уйти.

– Нет-нет.

Ужаленная осенней осой, она отскакивает на шаг назад.

– Почему же?

– Полина… Она… Неправильно поймет…

– Ты ей объяснить четко не можешь?

– Все я могу! Просто… Да могу я объяснить! И вообще, почему это я обязана объясняться? Прыгать перед тобой? Уговаривать тебя нормально общаться с моими друзьями? Ты вообще видишь себя со стороны? Ведешь себя как малое дитя!

– Надеюсь, это не слова Полины, – холодно отзываюсь я.

Этот шип розы буквально заставляет Карину покраснеть от злости. Еще чуть-чуть, и она затрясется в белой горячке…

– Если ты серьезно так думаешь, то можешь уйти прямо сейчас. Без меня. Уйти и больше не возвращаться, – подчеркнутые коричневым брови угрожающе сводятся, только вот личико ее, когда она злится, смешит меня. Детская мордочка, искаженная злобой… Ее счастье, что она все еще не поражена изменениями взрослой жизни и ответственности…

– Даже болезненно напрягает тот факт, что в нашу сторону, сцепив в замок руки на уровне паха, с любопытством глядит охранник магазина с одеждой. Неужели ему скучно настолько, что слежка за развитием мелодрам – его любимое занятие? – Мимо ушей, она даже не обращает внимание. Прожигает меня взглядом. – А рушить отношения из-за какой-то идиотки…

– Нет, Андрей, они рушатся только из-за тебя.

В словах ее прячется толика правды, с которой я отказываюсь мириться, считая свое поведение вполне обоснованным. Какая такая причина заставляет ее настолько дорожить временной подругой, чтобы собственными ногами топтать вечную любовь? Не потому ли, что любовь именно вечная, все переживет? Удобная философия, думаю я, удобная и губительная. Отчаянная и безрассудная. Самопожертвование без цели, из слабоволия.

– В магазины я ни ногой. Буду ждать тут. Идите без меня.

И я резко отворачиваюсь, опять облокотившись о перила. Попадающиеся на глаза любовные парочки провоцируют беспричинную ненависть. Люди держатся за руки, целуются, и все у них, как видится со стороны, легко и просто, как будто они почти что двухметровые бабочки, свободно порхающие на тоненьких крылышках.

– Я опять ляпнула глупость?

– Посоветуйся с Полиной.

– Ну, Андрей, – она ухватывает меня под локоть. Я не выдаю ни единой эмоции и даже умудряюсь затушить волнение в крови. Карина буквально повисает на моей руке, однако голову я не поворачиваю из принципиальной гордости обиженного. – Прости меня, пожалуйста, если я не права… Ну как мне еще извиниться? Боже, почему я сначала говорю, а потом только думаю?

Женщина извиняется только в том случае, если она не в шутку боится… Ну вот же, она передо мной уже извиняется, печется обо мне. Она бежит мне навстречу сломя голову… А я что? Стою гордый, будто что-то в этом мире всерьез значу, будто создал вокруг себя такую репутацию, которая требует самого трепетного и уважительного обращения ко мне. Стою так, словно я – вызывающий почтение памятник…

– Ладно, – я все еще избегаю контактов с ней, – не злюсь. Идем в магазин, только я не хочу там долго торчать. Может, на улице, на свежем воздухе будет легче?

– Честно больше не злишься?

– Не злюсь.

– У тебя такой то ли грустный голос, то ли…