Поколение «все и сразу»

– Нам нужна оригинальность, – писклявое хихиканье рассекает воздух. – Что-нибудь, чтобы и крыша Эрмитажа была видна, и еще колона в ракурс попала, и еще…

– Не слишком ли много?

– Лучше уж попытаться уместить все. Почему нет? Чем больше, тем лучше.

Чем больше, тем лучше, мысленно повторяю я. Как оно похоже на все и сразу. Синонимы. Мы поражены этой напастью, и сойдет она с нас только тогда, когда врасплох застанет разочарование, что сотрет в порошок смысл нашего существования… Все и сразу – это чахоточный синдром, которые не многие утрачивают без последствий, сохраняя амбиции молодости и приобретая новые стремления на пару с терпением…

– Да, подержи пожалуйста.

Предчувствуя неладное, я оборачиваюсь: Каринино пальто в тонюсеньких руках Сони. Заметив мое замешательство, Карина смотрит на меня так, словно спрашивая разрешения. Два шага, и я бесцеремонно я вырываю женское пальто из девичьих рук, которые окутывает не по возрасту дорогая ткань, смотрящаяся смешно на фоне детского личика, на каком ни пятнышка серьезности.

– Одевайся, – враждебно предупреждаю я Карину, при этом по-джентельменски подавая одежду.

Но она сопротивляется, отскакивает в сторону, испуганно глядит на меня…

– Нет, для фотографий надо именно так, тебе не понять. Оставь меня в покое и не подходи! Я хочу так, и ничего ты со мной не сделаешь!

Смахнув с себя мгновения нерешительности, она угрожающе сводит брови, воинственно чуть наклонившись вперед, словно в готовности вот-вот броситься, затаивает дыхание. В ожидании, как в оцепенении, я замираю, всего на мгновение упускаю из виду, что мы на огромной площади, усеянной зеваками, а потом, вспомнив об окружающем мире, заливаюсь стыдом. Конфликт на улице – самооскорбление. Мои щеки краснеют, и я чувствую, как жар, поднимающийся с их поверхности, сушит глаза, которые уже грозятся вот-вот позорно выплеснуть слезы.

– Надень…

Однако попытку мою прерывают в полном возмущении:

– Я сказала, нет! Не надену. Что ты вообще лезешь?

– Да что ты мешаешь, Андрей?

Удар в спину. Я оборачиваюсь, и меня разгрызает жажда броситься и передавить Полинино горло голыми руками. Видно, угадав мои мысли, она пятится назад на несколько шагов. Пятно стыда уже замарало мою одежду, оставило отпечаток на коже, от него не отделаться, банального извинения тут недостаточно. Сейчас извинение равносильно трусливому бегству с поля боя. Извинюсь, а дальше что? Дальше меня попросят отойти в сторону и заткнуться, и я продолжу вот также стоять, как стоял пару минут назад, продолжу глазеть на прохожих или на Триумфальную арку, Эрмитаж… Буду молчать, зная, что две эти пустышки что-то сочиняют в голове, что потом примутся с удовольствием перетирать от нечего делать. Стыд и возмущение не дают успокоиться, заставляют выплескивать злобу на все, что только рядом.

Гордость раздувает паруса. Успокоиться резко, просто так, беспричинно, чтобы только угодить девчонкам, равносильно поднятию белого флага. Я поворачиваюсь обратно к Карине, только с ней имеется смысл вести разговор. Что эти ее подруги. Глупые, ничего не понимающие в жизни, преследующие свои, несущественные интересы, не имеющие, в сущности, никакой драгоценности.

– Я тебе как врач говорю… – Озлобленно повышаю голос я и, вырастая, нависаю над ней черной грозовой тучей – она как будто уменьшается в росте, коленки ее чуть сгибаются, от страха руки ее, согнутые в запястье, жмутся к груди…

– Врач? – Шлепок ладонью по бедру, потом звонкий смех. В своей манере она заваливается назад. – Врач? Да какой ты врач? Что и кого ты там лечишь? Ну! Хоть кому-то помогло твое грачевание?

Запястье слабо обхватывают тонкие пальцы. Карина пытается только усмирить меня, не более. На защиту не встанет. Исключено. А какой-то частью трезво рассуждающего разума я все еще не могу поверить, что она и сейчас на стороне своих чертовых подруг… Неужели ей не понять, что этот конфликт прямым ударом бьет по нашим отношениям? Но ведь слова любви просто так не льются, то, что она шепчет мне на ушко в часы блаженства, само по себе, от необходимости существовать, не рождается. Оно возникает при сближении двух любящих сердец, как искра между наковальней и молотом, когда тот ударяется о раскаленную сталь. Я вглядываюсь в ее лицо: безответная пустота. Смятение. Она склоняется к подругам, я это чувствую на интуитивном уровне. Почему она выбирает чужих людей, нужные ей лишь, чтобы переждать один из коротких периодов в жизни?

Еще одно разочарование в копилку. С глубоким равнодушием я махаю левой рукой, резким движением вырываю правую из женской хватки. Тут и сил-то особо не потребовалось…

– Делайте что хотите, а я не собираюсь с вами дальше фланировать…

– Что, простите? – Ее непонимающие подленькие глазки выдают всю скупость разума за раз.

– Словарь потрудись открыть, – огрызаюсь я на Полину и небрежно сую ей в руки пальто, которое она чудом умудряется не уронить.