Поколение «все и сразу»

– Как хорошо, что мы помирились. Сегодня такой бездарный день. Лучше бы мы никуда не шли, нет, лучше бы мы пошли куда-нибудь, но вдвоем, без девочек. Моя идея… Ну почему я всегда придумываю что-то такое, что обязательно испортит тебе настроение? Почему я не учитываю тои прихоти?

– Перестань. Что было, то было, теперь-то что с этого? А идеи твои не просто хорошие, они… Не знаю, как правдиво их назвать. Просто я искаженно воспринимаю…

– Слышишь? – Разговор и все, что было до, перестают для нее существовать. Она возбужденно несколько раз дергает меня за рукав, одновременно замотав головой во все стороны. Я пытаюсь поймать ее ладонь, но она, охваченная восторгом, не контролируя, отбивается. – Какой приятный парфюм! И какой же долгий шлейф! Тебе нравится?

Я провожаю взглядом прошедшего мимо мужчину в хорошем пальто, с блестящей черной сумкой в руках, с аккуратной стрижкой и бородой. Состоятельный мужчина. Ему не более тридцати пяти. Даже меньше. Он молод и красив. Мне до его лет не так уж и далеко, но, в сущности, я ничего еще не добился… Ни квартиры, ни машины… Полное отсутствие пассивов и активов.

– Да, милый. Приятный.

– Замечательный! Я в восторге! Ну, скажи!

– Лишний повод для ревности, – отшучиваюсь я.

– Да ну тебя, – цокнув, она с благородством богатейшей барыни легонько бьет меня по плечу, а затем хватает мою ладонь.

– Тебе нравится мой аромат?

– Конечно нравится! И, что важно, он очень к тебе подходит. Можно твердо сказать: это твой аромат.

– Я тоже так думаю. Но на мои духи ты так не реагируешь.

– Вот я так и знала… Ну, Андрей, сколько можно-то? Сколько можно быть нюней? Может, хватит уже этой неуверенности? И потом, ну не могу же я каждый раз, заслышав твои духи, пищать от восторга? К аромату привыкаешь, и… Мне он жутко нравится, правда. А, когда этот запах остается на подушке… Ты не представляешь, с каким удовольствием я потом засыпаю… Но в такие моменты мне жутко не хватает тебя. Закрываю глаза и кажется, что ты рядом со мной, что мы обнимаемся, но, открывая глаза, я убеждаюсь в том, что ты далеко. Поэтому, засыпая, я стараюсь держать глаза закрытыми до тех пор, пока совсем не устану, чтобы не разочароваться по несколько раз за вечер.

– И мне вот так же вот хотелось бы засыпать, чувствуя твой аромат…

– Одолжить духи? Пшыкнешь на подушку, потом вернешь, – шутит она в то время, как от ее слов я мрачнею.

– Шутка? – С грустью осведомилась я.

Карина молчит. Небо хмурится. Вот-вот проронит миллиарды слез. А мы идем по гранитной набережной, какую когда-то имел в виду Александр Сергеевич. На горизонте ни одного заведения, в котором можно было бы скрыться от холода и сырости. Через невысокий парапет видно, как плещется черная Нева, хмурая, еще не отошедшая от зимней спячки. Запах мокрой грязи бьет в нос. Я решаюсь свернуть налево, в сторону центра. Мы переходим дорогу, я изучаю каждое окно, каждый балкон, каждый выступ на фасаде. Карина молчит, за нашими спинами оказывается еще несколько домов… Чертова девчонка! Дважды наступить на одни и те же грабли… Ни с того ни с сего я вдруг озлобленно зашипел:

– Меня бесит, дико выводит из себя ее идиотская повадка. Почему она глумится надо мной, почему пакостит она, а все упреки достаются мне одному? Почему ее поддерживают, а об меня вытирают ноги, как об половую тряпку?

– Мог бы и сам за себя постоять, – с обвинением заявила она, отчего кровь отлила от моих щек, оголила их… – Я тебе мамочка что ли? Я что, должна каждый раз защищать тебя? Говорить всем подряд, какой ты замечательный? Нет! Ничего я не должна! Вообще ничего!

Я замолкаю. Карина права. Это моя слабость. Моя проблема, что я не в состоянии постоять за себя. Однако, парадокс в том, что, защищаясь, я загнал бы в себя в ловушку… Цугцванг. Молчи, и тебя будут презирать за слабость, кричи, и тебя тоже будут презирать, но уже за хамство и зверство… Тут любое поведение привело бы к одному результату, потому как Полина и Соня нацеливались поставить меня в то положение, в какое хотели именно они. Они хотели выставить меня за последнего идиота, что у них ловко и без особых усилий получалось. Но как же объяснить всю эту детскость Карине?

Она с силой сжимает мою руку. Еще. И еще раз. Как манжета тонометра. Молчит. И я молчу, делая вид, будто в самом деле заинтересован домами, что ничего другого для меня более не существует. На пути нашем почти что никто не попадается, Невский проспект как будто оттягивает на свои владения всех прохожих с близлежащих улиц. Нам же пустынность на руку: мы можем позволить себе не прятаться от посторонних глаз, не накрывать истинные эмоции плотными покрывалами, чтобы никто посторонний не набросился с осуждениями…

– Я опять… Опять так грубо и незаслуженно на тебя набросилась… Что же на меня все время находит?

– Проехали.

– Ты обижен?

– Нет.

– Ну как же! Я чувствую… – Она вдруг замирает, вытягивает ладошку перед собой, ловит каплю, рассматривает ее, а потом с удивлением и тихой радостью ребенка выдает. – Первый дождь после зимы?