Полет сквозь годы

Мне очень хотелось пересесть на истребитель, быть самому хозяином в воздухе. И вскоре мечта моя сбылась. После тщательной подготовки, получив полезные указания и предостережения от старшего унтер-офицера Рудзита, я благополучно вылетел на истребителе.

Разрешению вылететь на «ньюпоре» способствовало одно трагическое обстоятельство. В одном из полетов поручик Бокий встретился с появившимся на нашем участке фронта немецким асом, летавшим на черном «фоккере», и был сбит. Бокий и его летнаб Троицкий погибли. В этот свой последний полет Бокий пошел без охраны, так как Рудзит сопровождал моего нового товарища летчика солдата Казакова. Летчик-истребитель у нас в отряде был только один, а самолетов-истребителей — два. Поэтому Яцук и дал согласие на мой вылет.

Немецкий ас начал охотиться за нашими привязными аэростатами и за неделю сбил два из них. Один сгорел на моих глазах. Немец зашел со стороны солнца и, промчавшись над самым аэростатом, облил его спецжидкостью. Оболочка моментально вспыхнула, и через несколько секунд мы увидели раскрывшееся белое полотно парашюта, на котором воздухоплаватель поручик Воронцов благополучно приземлился. Что касается немецкого аса, то он вскоре встретился с «Ньюпором-10» из группы полковника Земитана и сам был сбит замечательным воздушным стрелком летнабом Филиным. В мае 1917 года мы понесли вторую, очень тяжелую утрату: на самолете «морис-фарман» погибли летчик Мигай и летнаб Рахманинов

В ясный, безоблачный день, отказавшись от сопровождения, они вылетели на фотографирование фронта. Мы наблюдали за ними с аэродрома и хорошо видели, как, дойдя до фронта, самолет подвергся сильному артиллерийскому обстрелу. Минут через 25 после этого «морис-фарман» приблизился к аэродрому и с принижением на большой скорости стал делать круг. Раза два при этом он нырял носом, но выравнивался и продолжал, как нам казалось, заходить на посадку. Потом с работающим мотором и под крутым углом врезался в землю. Мы с трудом извлекли из-под горевших обломков два обуглившихся и совершенно изуродованных трупа

Я ушел к себе, лег и накрылся с головой Звали обедать, но запах горелого человеческого мяса стоял в горле, и о еде нельзя было без отвращения думать. Меня знобило. Казалось, прикажи мне сейчас лететь, я не смогу этого сделать. Но когда Оптовцев сказал, что звонили из штаба корпуса и нужно срочно лететь, чтобы отогнать корректировавший стрельбу немецкий самолет, я выполнил задание без колебаний.

Воевая жизнь шла своим чередом. За удачные налеты на станцию города Лиды мы с Казаковым опять были награждены георгиевскими крестами: он получил второй крест, я — третий.

Фронт готовился к наступлению, которым Керенский думал поднять настроение армии. Стали прибывать новые ударные части, офицеры которых носили на рукавах знаки с изображением черепа и двух костей крест-накрест. Противник знал о планах нашего командования и заблаговременно хорошо подготовился. Наше наступление почти сразу же захлебнулось. Кроме немногочисленных ударных частей, основная масса солдат в этих боях не проявила никакого энтузиазма, были случаи, когда целые соединения отказывались идти в атаку.

Почти случайно мне пришлось быть очевидцем одной из таких атак.

Мой летнаб, поручик Николай Георгиевич Гончаров, должен был срочно выехать на командный артиллерийский пункт, чтобы согласовать некоторые вопросы по корректировке стрельбы. Я уговорил его взять и меня с собой. На маленькой легковой автомашине мы добрались до артиллеристов и получили разрешение пройти в окопы первой линии, на наблюдательные посты. Я увидел серых, грязных, изможденных солдат, хмурых и молчаливых. Они дремали, сидя на тощей соломенной подстилке, прислонясь спинами к стенкам окопа.

При нас прозвучал сигнал к атаке. По окопам забегали офицеры — почти сплошь молодые прапорщики, унтер-офицеры и два фельдфебеля. Они поднимали людей револьверами и ружейными прикладами. Некоторые солдаты, особенно молодые, плакали; их уговаривали товарищи и, подхватив под руки, тащили наверх.

Немецкие окопы находились в 200–300 шагах. Атака не удалась. Немцы открыли бешеный ружейный и пулеметный огонь, и наши, потеряв добрую половину людей, вернулись обратно, таща за собой раненых и убитых товарищей.

Мы ушли Гончаров, обхватив голову обеими руками, прошептал.

— Боже мой, боже!

Правительство Керенского, требуя продолжения войны, предприняло самые жестокие меры; вплоть до массовых расстрелов. Но эти меры давали обратные результаты. Солдатская масса все больше и больше озлоблялась: стали нередки случаи убийств ненавистных командиров.

В то же время росла популярность большевиков. Лозунги «Долой войну!», «Вся власть Советам!», «Вся земля крестьянам!» действовали безотказно. Несмотря на строжайшие репрессии, началось братание между нашими солдатами и немцами.

За летную работу во время наступления мы с Казаковым и Рудзитом опять были представлены к награждению крестами. Одновременно меня и Рудзита произвели в прапорщики.