Полет сквозь годы

Осенью 1917 года мне был предоставлен долгожданный месячный отпуск, и я уехал во Владимир, к своим. Вся наша семья была здорова. Ребята очень выросли и учились во владимирской гимназии. Мама и бабушка постарели. Ефросиния Романовна тоже сдала. Сестра моя Соня по-прежнему жила с мамой; у нее был уже маленький сын Юрик. Отпуск мой прошел весело и, как всегда, очень быстро.

И вот, когда отпуск уже истекал, мы узнали из газет, что в Петрограде произошел революционный переворот и власть взяла в свои руки партия большевиков во главе с В. И. Лениным.

Я выехал на несколько дней раньше, так как боялся потерять свой отряд. В Москве уже шли бои. На Брестском вокзале красногвардейский патруль проверил у меня документы и отпустил с миром. Кое-как я добрался до своего отряда. Это был теперь мой второй дом.

Встреча с В. И. Лениным

Надвигалась зима 1917 года. Фронт рассыпался, таял. Солдаты бросали окопы и целыми подразделениями, группами, а то и в одиночку шли на железнодорожные станции и, гроздьями увешивая крыши и буфера редко уходивших в тыл эшелонов, разъезжались по домам. Но ни один солдат не уходил с фронта без оружия. У всех были винтовки, патроны, а иногда и гранаты.

Однажды по делам службы мне пришлось пробираться от станции Полочаны до Молодечно в небольшом железнодорожном составе, на котором уезжали в тыл артиллеристы. На четырех платформах состава были погружены орудия. Когда я спросил, зачем им орудия, артиллеристы ответили мне с усмешкой и загадочно.

— Так ведь жалко же бросать такое добро, да и кто знает, что будет: авось пригодятся

Вскоре после моего возвращения из отпуска к нам приехали товарищи из ревкома корпуса и организовали в ангаре общее собрание отряда. Они сообщили нам о происшедшей революции и предложили, чтобы каждый из нас решил: кто — за Советскую власть, а кто — нет.

— Кто за большевиков — отходи вправо, а кто против — влево.

Мы разделились. Небольшая группа, человек семь — десять, в том числе пять офицеров и несколько обозных, перешли влево. Большинство же, в том числе и командир наш Яцук, Ласкин, Вишнев, Казаков, летнаб Татиев и весь остальной состав отряда, встали вправо.

Я решил этот важнейший вопрос моей жизни без всякого колебания: отошел вправо — на сторону большевиков, и навсегда.

В тот же день у меня состоялся интересный но тяжелый разговор с моим постоянным летнабом поручиком Гончаровым. Николай Георгиевич был мне очень симпатичен.

Помню, еще до Февральской революции произошел в нашем отряде такой случай. Ротмистр Романов — угрюмый и молчаливый человек — небрежным и презрительным жестом подозвал к себе одного из наших мотористов и стал его за что-то грубо отчитывать, пересыпая свой выговор нецензурными словами. Мы не слышали, что отвечал ему распекаемый, но вдруг я увидел, что Романов с криком «Вот проучу тебя, мерзавца, чтобы знал, как с офицером разговаривать!» занес руку для удара. В этот миг находившийся поблизости поручик Гончаров бросился между ними и, встав лицом к Романову, произнес:

— Попробуйте только пальцем тронуть его, и я вас застрелю как последнюю собаку! Уж если вы так храбры, то начинайте с меня!

Романов, красный как рак, резко повернулся и вышел из ангара.

Какой разговор произошел в дальнейшем между этими двумя офицерами и командиром отряда Яцуком, так никто и не узнал, но на второй день после этого происшествия Романов уехал (или его попросили уехать) в отпуск...

Так вот этот самый Гончаров после собрания предложил мне пойти прогуляться. Погода стояла хорошая, теплая. Я как-то сразу понял, что позвал он меня неспроста. Мы шли молча. Возле молодого леска, который начинался сейчас же за границей нашего аэродрома, Гончаров выразил желание присесть. Мы сели.

Мне хочется хоть немного сказать об этом молодом леске, который так дорог мне по воспоминаниям. Он был единственным в наших окрестностях. Сюда я часто приходил отдохнуть, помечтать... Весной и летом здесь было особенно хорошо. Густая трава, в которой я любил собирать цветы, ягоды и даже грибы, всегда манила полежать. Молодые березки были так чисты и свежи, что напоминали молодых девушек, наряженных к венцу. Они безбоязненно жались к более высоким и сильным соснам, таким теплым при солнце.

С грустью я смотрел на лес сейчас, глубокой осенью.

Сосны рядом с оголенными березками стояли хмурые. Последние желтые листочки берез, дрожащие и беспомощные, тихо опадали на землю. И трава, вся побуревшая, блеклая, была уже какой-то чужой, мертвой и совсем не манила к себе... Эта картина наводила такую госку, словно прощался я с любимым лейком навсегда. Да это так и было. Больше я сюда уже не ходил.

— Алексей, почему вы не с нами? — наконец проговорил Гончаров.

— Дорогой Николай Георгиевич! А вы сами — хорошо ли вы продумали то, что происходит?

— Да ведь вы... вы пошли с этой грязной, дурно пахнущей и темной толпой! Ведь вы же храбрый и честный человек! Что же? Вы меньшинства испугались? Не верю! Скажите же мне, скажите откровенно. Ведь мне очень тяжело разочароваться в вас!