Полет сквозь годы

Сбить немецкий самолет нам удалось с летнабом Гончаровым вскоре после Февральской революции. Дело было так. На самолете «Фарман-40» мы возвращались после фотографирования станции Войгяны. Оставив линию фронта позади, мы увидели немца на «альбатросе». Он шел навстречу из нашего тыла почти на одной высоте с нами. Я не сворачивал и быстро сближался. Дело было к вечеру, солнце находилось за моей спиной. Видел он нас или нет, не знаю. Метров за 100 до полного сближения, Гончаров открыл огонь, и мы промчались, хорошо различив черные кресты на крыльях немецкого самолета. Едва разминувшись, я стал круто разворачиваться, и мы увидели, что немец скользит на левое крыло, а затем переходит на нос. Я стал в пологий вираж и проследил, как немец упал в кустарник близ реки Березины в районе станции Войгяны. Радости нашей не было границ. Капитан К. Оптовцев, замещавший уехавшего в Минск Яцука, представил Гончарова к ордену Владимира с мечами и бантом, а меня к очередному георгиевскому кресту. Но, как вскоре нам сообщили, командир корпуса представление это отменил на том основании, что сбивать немцев — воинский долг наших летчиков и никакого подвига в этом нет...

Еще одну памятную встречу с немцем в воздухе нельзя, пожалуй, даже назвать воздушным боем, так как противник, летевший на дряхлом «таубе» за третьей линией своих окоиов, не имел, по-видимому, вооружения. Дело происходило в дни нашего наступления при Керенском. Мы с летнабом Оптовцевым шли на самолете «Фарман-27» в районе Крево. Нам сразу же удалось зайти «таубе» в хвост и с первой очереди сбить его. Немец круто спланировал и, ткнувшись в землю носом, перевернулся за Кревским кладбищем.

Лично я до сих пор считаю, что воздушный бой, мобилизующий все нравственные и физические силы летчика, в моральном смысле переносится легче, нежели сильный зенитный обстрел, при котором тебя охватывает тягостное сознание своей полной беззащитности и беспомощности. Но в конце концов ко всему привыкаешь. Нужны выдержка, умение владеть собой. Тогда можно летать очень долго.

Однако возвратимся к жизни нашего отряда.

Зима 1916/17 года прошла в напряженной боевой работе. За удачный полет на Лиду для фотографирования я был награжден вторым георгиевским крестом и произведен в старшие унтер-офицеры.

Приходилось ходить и на корректировку артиллерийской стрельбы, и на бомбометание. И хотя почти всегда мы возвращались с пробоинами, потерь пока не было. Один Яцук летал на своем «румплере» так, что никогда не привозил пробоин; снимки же он доставлял всегда изумительные.

В феврале 1917 года я с Казимиром Сенкевичем был послан в Вилейку, чтобы перегнать в отряд самолет «Фарман-27». Погода держалась пасмурная, а в районе Молодечно, где базировалось несколько наших авиаотрядов, нас настиг сильный снегопад. Решил сесть в Молодечно. Минут через десять после посадки ко мне подошел начальник штаба 10-го дивизиона полковник Данилевский. Он выслушал мой рапорт о причине посадки и, глядя на черные орлы моих погон, спросил со злобой:

— Разве не знаете, что эту эмблему имеют право носить только офицеры-летчики? Сейчас же снимите!

От такой незаслуженной обиды у меня закипело в душе: ведь штабс-капитан Перепечин подарил мне эти эмблемы после моего экзаменационного вылета. Но я подчинился.

— Погоды долго не будет, — сказал полковник. — Нечего здесь околачиваться. Возвращайтесь в отряд поездом. Когда наступит хорошая погода, самолет перегонит другой летчик.

Мы с Сенкевичем отправились на вокзал. На вагонах проходящего воинского состава прочли надписи, сделанные мелом: «Долой самодержавие!», «Долой Николая Кровавого!», «Да здравствует революция!» Откровенно скажу, оба мы были огорошены. В поезде Молодечно — Полочаны велись тихие, не очень уверенные разговоры о том, что царя будто свергли. И только прибыв в отряд, мы узнали, что свершилась Февральская революция и царское правительство пало. Мне было не совсем понятно, почему такая, казалось бы, радостная весть не вызывает у людей восторга. Но, оглядевшись и поразмыслив, я понял, что офицерский состав сильно встревожен своим будущим; солдатам же нужна была такая революция, которая в первую очередь прекратила бы войну и дала крестьянам землю.

В течение зимы я несколько раз бывал в Минске, куда мы доставляли в ремонт свои самолеты и откуда перегоняли в отряд либо новые машины, либо вышедшие из ремонта. В Минске всегда останавливался у Степана Афанасьевича, и старая дружба наша возобновилась вновь. Теперь он относился ко мне как к взрослому и почти равному, и мы часто до глубокой ночи вели с ним задушевные беседы; многие из них глубоко запали в мою душу. Я по-настоящему узнал этого на редкость порядочного и честного человека и еще больше стал любить и уважать его. Он был уверен, что война кончится скоро и что правительство Керенского обязательно должно пасть.

Наступила весна 1917 года. Из Молодечно, где тогда стояла истребительная группа полковника И. Я. Земитана, к нам в отряд перегнали для охраны разведывательных самолетов два истребителя: «Ньюпор-11» и «Ньюпор-21».