Полет сквозь годы

Не помня себя, я выбежал из гимназии и помчался к Степану Афанасьевичу. Сквозь слезы, захлебываясь от подступавших рыданий, я рассказал ему все, что произошло. Он кое-как успокоил меня.

— Ну, вот что, малыш. Иди домой, маме ничего не рассказывай, а объявись больным. Завтра в гимназию не ходи. Сошлись на голову, что ли. И не ходи до тех пор, пока я не скажу. Думаю, что улажу эту неприятность.

Весь следующий день я пролежал в постели. От одолевавших меня дум голова действительно болела. Первый раз в жизни столкнулся я с такой несправедливостью. «Ну почему же я?.. Ведь я же был прав. А получилось так, что оказался виноватым. Неужели правды совсем нет? Или она есть, да не для всех?» Самолюбие мое тоже сильно страдало: мне было стыдно, что я не защитил свою мать.

«В морду ему надо было заехать! — думал я о мерзавце Свиридове. — Ну, а потом, потом что? — выгнали бы с волчьим билетом, тогда что было бы?»

Так и не додумался я тогда, есть ли правда на земле, и если есть, то у кого она...

Степан Афанасьевич, будучи близко знаком с попечителем нашего округа, все рассказал ему. Попечитель вызвал к себе нашего директора и Свиридова. Результат этого разговора был совершенно неожиданный. Вечером к нам приехал сам Свиридов и принес маме извинение, сославшись на то, что был неверно информирован Гохгеймом. Мама моя и виду не подала, что слышит обо всем этом впервые.

Через два дня друзья по классу встретили меня как героя, выигравшего битву Но ничто не радовало меня.

Я не сомневался, что Свиридов при первой возможности отомстит. Все это сильно повлияло на мое отношение к занятиям. С рождества я совсем перестал заниматься и ходил в гимназию без учебников.

С треском провалившись на экзаменах по всем предметам, объявил матери, что больше учиться не стану. Сильнее огорчить ее было нельзя, но все же я ничего не мог с собой сделать. Как ни уговаривали меня она и Степан Афанасьевич, решение мое оставалось непреклонным. Так мне, по крайней мере, казалось.

Володя Загурский, тоже метивший в авиаторы, был моим первым и главным единомышленником в мечтах по завоеванию воздуха. Мы решили осенью ехать в Петербург, где, по слухам, можно было поступить в авиационную школу.

К этому времени я очень сблизился также с моим одногодком гимназистом Митей Тыдманом, мастером на все руки. Он тоже увлекался авиацией, но более спокойно и разумно, чем я с Володей Загурским. Сперва мы начали строить модели самолетов, снимки которых помещались в журналах, а весной 1911 года задумали собрать планер. После тщательного обсуждения за образец взяли модель планера «Фарман IV», чертежи которого отыскались в одном из журналов. Для осуществления полета имелось очень удачное место: за городом, недалеко от линии железной дороги, ведущей на Бобруйск, раскинулся достаточно пологий и ровный луг. Здесь при помощи единственного в городе автомобиля неизвестной марки и предполагалось осуществить полет. Автомобиль этот принадлежал старшему брату одного из наших товарищей по гимназии, большому спортсмену, так что согласие на буксировку мы получили без затруднений. Место для постройки нашего планера тоже было найдено. Работали мы втроем — Володя, Митя и я, дружно и много. Целые дни проводили в старом сарае, служившем нам мастерской.

Все шло хорошо. Некоторые стройматериалы, в виде, например, простынь, доставлялись нами из дому не совсем легальным способом, но другого выхода не существовало. Наконец наш планер готов. Еще затемно, перед рассветом, мы на трех подводах благополучно доставили его к месту взлета и принялись за сборку. Подготовку закончили часам к пяти вечера. Все растяжки прочно натянуты, действие рулей проверено. Правил регулировки самолета мы, конечно, не знали и собирали свое детище интуитивно, на глазок. Первый полет, как мы заранее договорились, должен был по справедливости совершить Володя, вложивший в общее дело больше нас инициативы и сил.

Дул встречный, довольно сильный ветер. Володя уселся на сиденье, поработал рулями и заявил, что готов. Автомобиль завелся и, натянув тонкий трос, начал тащить наш планер под горку все быстрее и быстрее. Вдруг планер круто взмывает, едва отрывая от земли хвост, и с высоты около трех — четырех саженей так же круто ныряет носом вниз. Треск — и гробовое молчание. Мы, обезумев, мчимся к планеру, думая, что Володя мертв... Но Володя, бледный, даже позеленевший немного, сидит среди обломков живой и невредимый. Он рассказал, что помнит, как, поднявшись в воздух, отцепил трос и дал ручку от себя. А что было потом — память не сохранила.

С грустью перетаскивали мы обломки нашего сооружения обратно в сарай. Неповрежденными оказались только задние лонжероны крыльев и хвостовое оперение. Но мы твердо решили отремонтировать планер заново. Работы было немало, но мы не унывали и трудились в поте лица. И вот, когда дело подходило к концу, на нас вновь обрушился удар: внезапно ночью загорелся сарай. Пока прибыла пожарная команда, сгорел дотла наш планер...

Но и эта неудача была ничтожной по сравнению с тем, что меня ожидало.

Перед стартом