Полет сквозь годы

Этот сравнительно некрупный по размерам бомбардировщик, обладая значительно большей скоростью, чем предшествовавшие самолеты подобного типа, поднимал до трех тонн бомб, имел, благодаря двухступенчатому нагнетателю, большой потолок, был вооружен двумя скорострельными пушками и двумя крупнокалиберными пулеметами. На взлете, посадке и в воздухе он был прост, устойчив и легок в управлении. На этом самолете впервые был установлен радиокомпас, а также все необходимое аэронавигационное оборудование, обеспечивающее надежность и безопасность слепого полета. Новый самолет А. Н. Туполева означал крупный шаг в дальнейшем развитии нашего самолетостроения, опередившего зарубежную авиационную промышленность на много лет. До конца войны, да и долго после нее, бомбардировщик Ту-2 не сходил с вооружения советских Военно-воздушных сил.

Напряженная работа по испытанию машин проходила в атмосфере полнейшего доверия ко всему, что мне приходилось делать. Взаимопонимание и товарищеское участие, о которых я уже говорил немного, являлись, пожалуй, самой характерной и самой дорогой чертой всей жизни нашего летного коллектива, еще более сплотившеюся во имя одной великой цели. 

Я с радостью видел, что посильный труд мой не остается незамеченным. В сорок третьем году был объявлен лучшим ударником завода. Мой большой портрет, неведомо откуда взявшийся, появился на Доске почета. А в октябрьские праздники его, вместе с портретами других лучших людей коллектива, пронесли в колонне демонстрантов. Все это взволновало меня до глубины души. И когда мои друзья — коммунисты В. В. Бубнов и С. Л. Шапиро — спросили, почему я не вступаю в партию, я чистосердечно выложил им все, что накопилось у меня на душе с лета 1919 года, после вероломного поступка Зайцева. Признался, что удар этот был настолько тяжел для меня, что я не нашел в себе сил немедленно опротестовать предвзятое решение, в чем, конечно, была моя большая вина.

Крепко поругали меня товарищи Бубнов и Шапиро, а поругав, предложили свои рекомендации. С радостью и волнением подал я заявление и в начале 1944 года был принят в ряды Коммунистической партии.

В мае 1944 года группа летчиков-испытателей за выполнение задания партии и правительства была награждена орденами. Я получил орден Ленина, а осенью того же года — орден Отечественной войны 1-й степени.

После Победы

Отгремели залпы салютов в честь великой победы советского народа, отстоявшего свою свободу и независимость и спасшего Европу от угрозы фашистского порабощения.

Дальнейшее развитие нашей авиационной промышленности, работа конструкторской мысли и деятельность летно-испытательных центров пошли под влиянием опыта минувших сражений.

Век поршневых двигателей в авиации заканчивался, наступала эра реактивных самолетов. Этот факт, являясь решающим, требовал, как и уроки войны, значительного улучшения, а то и пересмотра многих разделов летной подготовки. В частности, новые серьезнейшие задачи возникли перед авиацией в борьбе с ее извечным и всесильным противником — погодой. Зависимость от погоды могла свести на нет огромные завоевания, достигнутые в скоростях современных самолетов, их грузоподъемности и дальности действия. Выйти из-под этого своенравного, капризного и грозного господства можно было, только создав сложное, безотказное оборудование, обеспечивающее уверенное вождение воздушных кораблей в любых метеорологических условиях.

Вот почему меня так заинтересовало предложение начальника летно-испытательной базы (ЛИБа) одного из наших научно-исследовательских институтов перейти к ним на работу летчиком-испытателем и заместителем начальника по летной части. Я, правда, колебался. Покинуть завод, на котором проработал 16 лет, где пережил столько и грустного, и радостного, навсегда расстаться с коллективом, с которым сроднился и пережил годы войны, — было нелегко. Меня пригласил для беседы Владимир Константинович Коккинаки, работавший в то время начальником Управления летной службы нашего министерства Он привел веские доводы в пользу перехода. Во-первых, испытание новых образцов локационной аппаратуры очень важно и само по себе интересно. Во-вторых, говорил Коккинаки, в моем солидном возрасте (мне шел 52-й год) я все равно не смогу долго продолжать работу летчика-испытателя. Если не по здоровью, так по возрасту медицинская комиссия вскоре сможет меня забраковать. А на руководящей работе я смогу еще порядочно времени продержаться и как летчик..

Мои сомнения кончились.

То, что громко именовалось ЛИБом, представляло собой в момент моего появления там одну ветхую лачугу, где помещались штаб и летная часть базы, полуразрушенный, светящийся насквозь сарай для техчасти и охраны да еще сарай-развалюху под склад.