Поляков

Грузный Королёв и высокий, худой Поляков внешне непохожи, но если внимательно всмотреться в мемуарные описания, то видно, что обоих «генеральных» роднят мелкие черты из тех, что Евгений Башинджагян назвал «приметами руководителя-заводчанина», то есть: «тяжеловатость походки, особый шаг — следствие привычки к обходу цехов». Башинджагян вспоминает свой разговор с Анатолием Ефимовичем Цукерманом, когда они оба выходили из здания министерства. Цукерман спросил: какое впечатление производит на него Поляков. ««Деловитости в предельной стадии», — дальше я не распространяюсь. «Удав, — задумчиво произносит мой откровенный собеседник, — форменный удав». — «Это вы из-за его взгляда? Он действительно редко моргает, и это с непривычки плохо воспринимается». — «Не только это. Хватка», — задумчиво произносит Анатолий Ефимович»…^{148}

Мы знаем, что, как и Королёв, Поляков дотошно проверял и перепроверял все данные конструкторов и инженеров, сведения с каждого участка производства. Но при этом Королёв и Поляков здесь внешне антиподы: один — грузный, малоподвижный, другой — высокий и похожий на птицу, наклонившую голову, различны они и по темпераменту. Поляков никогда бы не позволил себе кричать и бить по столу кулаком. Но он точно так же держит под постоянным контролем дела своих подчинённых. При этом прекрасно понимает ценность каждого грамотного инженера.

Чтобы пояснить это, вернёмся снова к воспоминаниям Гречко:

«Одна из моих первых поездок на полигон началась с ЧП. Я обнаружил ошибку в расчётах. Решение требовалось принять немедленно — через день предстоял старт…

Решился пойти к Главному.

Он спокойно выслушал и поручил мне связаться с Москвой, сообщить о своих сомнениях.

Начальник отдела устроил мне разнос. Смысл высказанного заключался в заявлении, что, дескать, никакой ошибки быть не может, что я молодой специалист и мне в серьёзные дела лезть не следует и т. д. и т. п. Как потом мне стало известно, примерно в этом же духе он дал объяснение и Королёву. Но Главный лишь попросил проверить расчёты.

Я передал данные и в ответ услышал: «Ждите, через час позвоним».

Прошёл час, полтора… два часа…

Наконец звонок.

— Действительно, вкралась неточность…

Чтобы не срывать старт, я решил сделать новые расчёты вручную.

Ночью меня разыскал Сергей Павлович:

— Почему не спишь?

— Иначе не успею до утра закончить работу.

— Ну, хорошо, — сказал Сергей Павлович, — работай…

Это был для меня ещё один урок — урок доверия»^{149}.

Как ни печально это признать, многие успехи, как и советской промышленности вообще, так и советской космонавтики в частности, были сделаны в условиях штурмовщины. Иногда это был аврал, вызванный несогласованностью в работе, иногда это было связано с привязкой инженерных и конструкторских задач к памятным и юбилейным датам, к годовщинам Октябрьской революции, государственным праздникам, съездам партии и прочим календарным вешкам. Это относится и к автомобилестроению, и к космонавтике.

Мы несколько раз возвращались к пьесе Николая Погодина «Мой друг», герой которой наделён типовыми чертами нового советского хозяйственника. Тут есть одно интересное обстоятельство, связанное с темой аврала, с темой самоотречения и в конечном счёте с темой жизненного поведения в стиле «сделай или умри».

Производственная проблема погодинских героев заключается в том, что советский бюрократический аппарат выписал из-за границы станки не первой очереди завода, а второй очереди. Немецкая фирма разорилась, станки обратно не принимают. Герой говорит своему начальнику — «Руководящему лицу»: «Но не знаю, кто ошибся — мы или твой аппарат. Или в ином месте. Мы же деловые люди, некогда сейчас искать, кто перепутал номера, кто ошибся в телеграммах. Пятьдесят станков, которые мне нужны во вторую очередь, пришли сейчас. Деньги не выброшены, преступления нет, но пятидесяти станков на первую очередь пуска завода у меня нет».

Судя по мемуарным воспоминаниям, подобная неразбериха существовала не только в тридцатые годы. Это была многократно повторявшаяся проблема — и на земле, и в космосе, и где угодно.

Дальше оказывается, что денег нет, и цеховые проёмы начинают оборудовать не стальными оконными рамами, а кленовыми. Нужны стальные рамы и нужны станки. Поэтому директор завода приходит к тому самому персонажу, которого называют просто «Руководящее лицо», и этот человек, очень похожий на Серго Орджоникидзе, ведёт с героем такой разговор:

«Гай. Завод не пойдёт.

Руководящее лицо. Нет, пойдёт.

Гай. Я под суд пойду, но завод не пойдёт.

Руководящее лицо. Ты под суд не пойдёшь, а завод пойдёт.

Гай. Но ведь станков нет.

Руководящее лицо. А у меня денег нет. Вы сюда приходите как бояре. Вы забываете, что тратите народные деньги. Вы не считаетесь с государственными планами. Вы думаете, что государство — это золотоносная жила. Мы будем беспощадно преследовать таких господ, которые думают, что государство — золотоносная жила.

Гай. Это мы — бояре? Это я — боярин? Спасибо, товарищ!