Полибий и его герои

Слава Сципиона в лагере вознеслась до небес. Но и в Риме имя его было у всех на устах. На Форуме у солнечных часов, где узнавали все политические новости, на улицах, в тавернах только и говорили о молодом герое. Дело в том, что римляне прекрасно знали, что происходит в Африке. В лагерь приезжали послы, а потом докладывали народу и сенату обо всем, что увидели и услышали. Но у квиритов был не только этот официальный источник. Огромное множество римлян находилось под стенами Карфагена. Естественно, они пользовались каждой оказией, чтобы послать весточку домой[80]. И добрая половина этих писем представляла собой восторженный панегирик Сципиону. Кончалось же каждое письмо торжественным призывом, чтобы все их родные и знакомые голосовали на консульских выборах за Сципиона. Это превратилось, наконец, в какое-то заклинание. Они говорили, что сами боги вложили им в сердце уверенность, что только Сципион завоюет Карфаген (Арр. Lib. 105, 109; Plut. Praec. gerend. rei publ. 805A).

Сам старик Катон, который, кажется, за всю жизнь ни о ком не сказал доброго слова, на вопрос, что он думает о молодом Сципионе, произнес:

— Он лишь с умом, все другие безумными реют тенями (Polyb. XXXVI, 8, 6; Diod. XXXII, 15; Liv. Ер. 49).

Это строка из «Одиссеи». Старик недавно прочел эту поэму, и, видимо, она произвела на него сильнейшее впечатление. Образы Гомера постоянно витали перед его мысленным взором. Год назад в разговоре с Полибием он вспоминал сцену в пещере Циклопа и заметил, что собеседник его похож на главного героя. Слова же о Сципионе прозвучали для римлян как предсмертное пророчество. Дело в том, что это были чуть ли не последние слова, которые слышали из уст старого цензора. Он умер, так и не увидев осуществления своей мечты, разрушения Карфагена.

Ко всему этому приплетались чувства мистические. И осаждающие, и осажденные придавали совершенно особое значение тому, что молодого героя зовут Сципион

. Мы знаем, что римляне уже стали поговаривать, что к нему перешел по наследству даймон его деда. Думаю, в это верили и осажденные. Вообще вера в магическую силу этого имени была так велика, что, когда много лет спустя в Африку высадился Цезарь и оказалось, что во главе его врагов стоит некий Сципион, он вынужден был несмотря на все свое модное вольнодумство срочно отыскать какого-то еще Сципиона и для виду поставить во главе собственного войска. Иначе никто из его воинов не решился бы поднять меч — так велика была вера, что в Африке Сципионы всегда побеждают (Suet. Iul. 59; ср.: Plut. Cat. Min. 57).

На выборах на 148 г. много народа заочно записало Сципиона консулом (Liv. Ер. 49

). Увы! Это было совершенно нереально. Закон требовал, чтобы человек был сначала эдилом, потом претором и только тогда он мог добиваться консулата. А Сципион еще не занимал ни одной магистратуры. Так что он мог быть консулом в лучшем случае лет через десять.

Благодатная осень подошла к концу. Наступила зима с пронзительными ветрами и сырыми туманами. Однажды Сципион пробирался через колючие кусты, рытвины и лощины. Погода стояла на редкость холодная и ветреная. Впереди был глубокий непроходимый овраг. На противоположном берегу Сципион заметил людей. Ему показалось, что он узнает высокую фигуру Фамеи. Неожиданно атаман отделился от остальных и подъехал к самому краю оврага. Он поманил к себе римлянина. Недолго думая, Сципион сделал знак остальным оставаться на месте и тоже один подъехал к краю оврага. Теперь он мог разглядеть своего врага ясно. Да, он не ошибся: то был Гамилькар.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Первым заговорил Сципион:

— Ну, Фамея, ты видишь, куда зашли дела карфагенян. Почему бы тебе не позаботиться о собственном спасении, раз ты ничего не можешь сделать для общего?

— А какое может быть мне спасение, — угрюмо отвечал пуниец, — когда карфагеняне в таком положении, а римлянам я сделал столько зла?

— Тебе будет спасение и прощение от римлян, и даже благодарность. Даю тебе в этом честное слово, если только ты считаешь меня человеком надежным и достойным доверия, — сказал Публий.

Фамея разом оживился. Его уныние как рукой сняло. Он пылко воскликнул, что слова Сципиона для него больше, чем достаточно, и исчез.

— Я подумаю и дам тебе знать, когда смогу, — крикнул он на прощанье.