Полёт японского журавля. Я русский

Михаил растерянно посмотрел на старика, словно недоумевая от сказанной фразы. Тимофей поймал этот косой взгляд и слегка кивнул головой. – Печаль твоя сейчас давит тебя, знаю. Прими её, как есть. Со временем она станет светлой. – Взгляд старика, казалось, был безучастным, и блуждал в колыхающихся травах, окружавших кругом невысокий холмик; лёгкий ветер уже успел высушить ночную росу. –Ты вот печалишься, вижу, в груди у тебя пусто. Но подумай здраво. Каково ей сейчас, там? – Не ожидая ответа, старик продолжил: – Вся наша печаль по ушедшим, когда они дороги нам, преимущественно это жалость к себе. Для нас это потеря, по себе и печалимся, но сознаться не можем. Тоска это называется. Хуже нет тоски. Но их жалеть не надо. Просто помнить и любить. На то человеку сердце. Тогда печаль твоя станет светлой.

Михаил не знал, что отвечать, но после слов старика окружающий мир словно преобразился, потерял ту плотность и тягучесть, в которой тело находилось всё это время. Тимофей заметил перемену и снова кивнул: – Мы хоть и мужики, слёзы не красят… Но, иногда выплакаться надо. –Старик мягко похлопал Михаила по плечу, немного постоял рядом, а потом оставил его одного. – Долго не сиди тут, – сказал он вместо прощания, – у нас с тобой одно важное дело есть.

Над холмиком не было ни креста, ни пирамидки, один лишь камень посреди белых ромашек, колыхавшихся на своих тонких стебельках от всякого порыва ветра. Пустота была невыносимой. Склонившись над цветами, Михаил ощутил жгучее чувство боли, горло его сдавило. Он встал на колени и хрипло произнёс имя, пальцы судорожно впились во влажную почву, ломая цветы, в груди вдруг всё содрогнулось, а потом пошли потоком слёзы.

Когда Михаил вернулся, старик возился с оружием. На столе лежали разобранные механизмы, а сам он на весах отмерял порции зарядов, на носу у него висели допотопные очки. Глянув исподлобья, старик сразу определил состояние юноши. – Хорошо бы тебя парень встряхнуть, как следует. В таком настрое ничего хорошего не сотворить. Возьми пока железки протри, вытри старую смазку в стволах, видишь, вода блестит. Насухо протри, а потом смажь. После соберёшь, а потом сядем обедать. Надо бы не поздно успеть выйти. – Он опять углубился в своё дело, выстроив целую батарею заполненных порохом гильз, и между делом по-простому спросил: – А ты, Михаил, как надолго? У тебя время-то есть? Сколько дней тебе дали?

Догадливость старика удивила Михаила. До этого он и словом не обмолвился о своём отпуске, но ему показалось, что старик всё про него знает, и про отпуск, и школу. Он снова пожал плечами и неуверенно ответил: – Дней пять, шесть.

Старик снял очки и, не скрывая удовольствия, хлопнул себя по коленям. – Это хорошо, Миша, это хорошо.

Боевой настрой старика был для Михаила неожиданным, ему всё ещё хотелось грустить, держать в себе образы прошлого, связанного с Ядвигой, но хозяин всякий раз выдёргивал его из этого состояния, не давая погружаться в переживания. Иногда он затягивал песню с повторяющимся припевом, заставляя этот припев повторять по нескольку раз. Сначала это казалось непонятным, но через несколько повторов Михаил начинал ощущать в себе незнакомое чувство, словно гул внутри. В одних случаях, когда песня была быстрая и весёлая, он начинал пульсировать телом, незаметно пританцовывать, в других плавно покачиваться, и тело само начинало петь. – Пропевай паря себя, пропевай, прогуживай тело, песня знает какие струны затронуть. Ну что, разобрался? Смазал? Теперь можешь собрать. Резьбу смотри не сорви. На охоту я собрался, паря, ты как, со мной? Готов?

Михаил растерянно посмотрел на хозяина и в который раз пожал плечами: – Я не знаю… Одежды…

– Это брось. Одежду мы тебе найдём, не боись. Штаны, сапоги, всё это у меня с запасом. Лагерь разбирали, тут чего только не оставалось. Роту одеть можно. Всё выбрось из головы, мужику надо в деле быть всегда, в деле, запомни. Не держи хандру на сердце. Немного погрустил, отдал должное, помянул человека, и в дело. От такого, брат, война хорошо помогает. Бац по башке, и нету хандры. Но, слава богу, её нет сейчас, войны-то. Так мы охотой займёмся. Я ведь тоже сердце имею, не просто мне было одному. Ходил как тень, ветром качало, потом постепенно прошло. Всё проходит когда-нибудь. Пойдём далеко, мне-то самому дробовик нести уже в тяжесть на большие расстояния, а с тобой мы и мяса принесём, если чего подстрелим, и хандру твою развеем. Лес-то, он всё заберёт.