Политика аффекта. Музей как пространство публичной истории

Социолог Морис Хальбвакс показал, что коллективная память социальной группы формируется в процессе эмоциональной коммуникации⁵³⁹

. Исследование столетия Первой мировой демонстрирует, что намеренное создание коллективной памяти о забытом событии тоже предполагает прежде всего формирование эмоционального отношения к нему.

Музеи были важными акторами юбилея как по количеству, так и по качеству выставок и других культурных событий, которые им удалось организовать в сжатые сроки. Не только профильные музеи, но и другие институции, не имевшие фондов, связанных с Первой мировой, попали в юбилейную волну. Анализ сценографии, смысловых доминант, повторяющихся тем, экспонатов и цитат позволяет выявить производство символического контента музеями, превращение некоторых тем и экспонатов в сакральные объединяющие символы, которые вызывают чувства и эмоции, хотя, возможно, не прибавляют нового знания. Самым заметным символом стал Николай II, превращенный в положительного героя, показанный как церемониальная фигура, само присутствие которой благотворно для армии и для нации. Еще одним важным элементом выставок, присутствовавшим, как правило, именно в виде символа, была православная вера и религия. Также многие предметы и цитаты символизировали силу и мощь имперской армии, перед подвигом которой предлагалось преклонить голову. И наконец, за агитационным плакатом и афишей благотворительного концерта проступал патриотический порыв творческой интеллигенции и состоятельной элиты.

Выставки использовали широкий спектр возможностей воздействия на аудиторию. Наряду с показом подлинных и уникальных предметов военного быта, документов, произведений искусства, некоторыми музеями использовались и религиозные символы — свечи и иконы для создания атмосферы поминальности и символического приближения события к посетителю. Музеи также осуществляли сотрудничество с реконструкторскими ассоциациями, благодаря которым они смогли украсить свою экспозицию и оживить историю войны, показав публике применение на практике предметов военного быта. Наконец, они использовали интерактивные методы, экраны, звуки, дизайнерские изыски, чтобы впечатлить посетителей.

Американский историк Первой мировой войны Джей Винтер утверждает, что репрезентации Первой мировой во всех странах находятся «между памятью и историей»⁵⁴⁰

. Это верно и применительно к российскому контексту, но лишь с поправкой, что в России история играла в событиях юбилея совсем незначительную роль. Если понимать под историей критическое профессиональное знание, которое призвано создать и углубить понимание событий на основе новых источников и международного диалога между профессионалами, то исторического переосмысления Первой мировой войны пока что не произошло. Например, в музеях не было заметно идейной связи между концепциями выставок и новой историографией. Юбилей, безусловно, дал импульс историческим публикациям, историческим передачам на радио и документальным фильмам. Однако ознакомление с этой интеллектуальной продукцией показывает, что советский постулат об империалистической, антинародной, бессмысленной войне был отброшен, но была эксгумирована добольшевистская риторика, присущая правительству Российской империи до подписания Брестского мира, — о необходимости контроля над черноморскими проливами, помощи братским славянским народам и верности союзным договорам. Будь то в СМИ или в музеях, аналитический исторический подход был присущ не самым крупномасштабным, а скорее небольшим и маргинальным проектам. Группа историков и социологов, изучавших двухсотлетний юбилей Отечественной войны 1812 года, пришла к выводу «об инертности российской политики памяти, а также о ее „деинтеллектуализации“, симптомом чего является падение значимости научных публикаций для общественного восприятия исторических событий»⁵⁴¹. Эти выводы вполне применимы и к столетию Первой мировой войны, и ко многим выставкам.

Несмотря на то что российские музеи не предложили новых обобщающих концепций войны, они внесли большой вклад в то, чтобы повысить интерес широкой публики к этой теме. Главным проводником информации стали сами музейные предметы. «Уникальные», «подлинные», «показанные впервые», «подробно прокомментированные», «помещенные в ряд с другими», они стали главным источником для осмысления и интерпретации. Мы знаем из советской истории, что изучение закрытых и запрещенных тем всегда начиналось со свидетельств очевидцев событий. В данном случае многочисленные предметы периода 1914–1918 годов, одновременно вытащенные из запасников, выступили в роли таких «очевидцев», и этот коллектив вещей заложил основу для формирования современного дискурса о войне, который ближе к памяти, чем к истории. Разговоры с посетителями и прочтение оставленных ими записей в книгах отзывов показали, что выставленные экспонаты, особенно подлинные, обладают значительной силой воздействия.