ПоЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя

Ирка подмигнула, сунула руки в карманы и – по-пацански, в раскачку – вышла из кабинета.

Соседи переглянулись, Анфиска с интересом уставилась на меня:

– У вас появилась девушка?

– Ничего у меня не появилось! Вернее, никого, – пробормотал я, опустил голову.

Чувствовал, как горячая волна окатила лицо до кончиков ушей, как пунцовею от противной робости, от злости на Ирку, от пересудов, которые начнутся в нашем гадюшнике.

«Сглазят! Точно сглазят».

Глава двадцать пятая

Вечер, 17 октября 2013 года, четверг

***

Уже одетым дождался на офисных часах заветной восемнадцатки и двух нулей после точки.

В восемнадцать ноль-три был на улице, а около девятнадцати – в сервисном центре, где бережно сунул драгоценную серебряную дощечку в портфель.

Теперь осталось позвонить Вере и договориться о встрече.

Хотел тут же, с улицы. Но побоялся разбавлять сакральное общение какофонией суетливого мира. Ведь мне предстоял не ПРОСТОЙ обмен информацией, а событие, к которому шел семь долгих дней, губил невинные души.

Спешно возвратился домой, не экономя на маршрутках.

Можно было взять и такси, но я не взял.

«Не привык еще к барской жизни.

Это за ремонт отвалить двойную цену можно, потому что дело душевное, любовью освященное».

***

Дома лишь заскочил в туалет, даже не переоделся.

Сел на диван, нашел Верин номер.

Торжественно вдавил кнопочку вызова.

Она долго не отвечала.

Затем трубка отозвалась, но скомкано, раздраженно:

– Что? Какой Игорь? А… Нет, сегодня не могу… Книга? Да, спасибо… Потом.

Трубка завопила короткими гудками, которые прокололи мое замершее сердце.

«Злая, неблагодарная девчонка!».

***

Впервые за несколько лет я пожалел, что не пью водки: в холодильнике, кроме кефира да бутылки «Моршинской», ничего не оказалось.

После развода со второй женой, я зарекся от употребления спиртного, даже пива, оставив из мирских радостей лишь сигареты.

На то имелись свои причины, главной из которых была любовь к чтению, и нежелание расцвечивать вычитанные образы обманчивыми красками хмельной эйфории, а затем, в наступающем похмелье, разбавлять их серым и черным.

Моя тихая жизнь служила лучшей гарантией трезвости, поскольку в ней не существовало бурь и пожаров, которые необходимо было гасить спиртным.

Я втайне даже гордился этим, особенно по пятницам, наблюдая за коллегами, которые с нетерпением ожидали вечера. Но теперь…

Теперь буря давно забытых страстей пришла в мою тихую гавань, оборвала снасти, поломала мачты, и мне чертовски хотелось залить мозги вязким хмелем, обезболить разбитое сердце, пьяно пострадать и поплакать над своей дурной любовью.

***

Уже было собрался идти за водкой: накинул куртку, выключил свет. Но как представил, что нужно будет спускаться по вонючей лестнице, идти сырой улицей, которая пятнадцать минут назад была многообещающей и доброй. Желание мое моментально испарилось.

Не включая освещения, не раздеваясь, рухнул на диван.

Решил страдать на трезвую: тем заковыристей мучения; тем целебнее для дурной головы, надумавшей разнообразных утех с недозволенной девчонкой, которая знать не знает о моих страданиях.

«И не нужно ей знать!

Завтра утром отдам книгу…

И пусть уходит!

А я вернусь в свой безотрадный мир, из которого случайно, незаслуженно вырвался».

***

Заснул одетый и несчастный.

Мне снился сон. Не Велиал. Мне снилась Вера.

Снилось, что мы сидим на веранде нашего дома у пруда.

Мы пьем чай с вишневым вареньем. Вишни без косточек: упругие комочки в янтарном сиропе.

Конец мая или начало июня. В небе парят легчайшие перышки облаков.

Утро. Еще не жарко, но день обещает быть солнечным и счастливым, как и все дни в нашем доме у пруда.

Вера сидит чуть сбоку от меня, закинув ноги на соседний табурет, выбирает серебряной ложечкой целые ягодки из розетки.

Она рассказывает о дочитанной вчера книге, щурит глазки, хлопает ресничками и надувает губки, удивленная неожиданной развязкой. А я вкрадчиво поглядываю на ее ноги, на стройное бедро, над которым ветер-распутник приподнимает подол легонького летнего сарафана, открывая белые трусики в мелкий фиолетовый горошек, отороченные такой же фиолетовой тесемкой.

Я притворяюсь, что внимательно слушаю, даже, как полагается, что-то переспрашиваю, а сам думаю о серых тенях, которые преследуют меня, окружают, тискают, не дают продохнуть, особенно ночами, в бессонной деревенской тишине, наполненные сверчками и соловьиными трелями.

Они, эти бесплотные тени, невидимы для всех, кроме меня.

Это души загубленных мною людей, которых обменял на безмятежность, дом у пруда, и на Веру.

Они мучают меня, не дают насладиться безмятежностью и счастьем, ради которого я убил их тела, загадав такие естественные заветные ЖЕЛАНИЯ.