– И пока их заработаю. Короче – тоска! – вздохнула Вера. Обмакнула печеньку в чай. Уныло разжевала.
Она не смотрела на часы, не порывалась уйти, будто знала, что не получится.
***
Девушка смирилась со своей участью. Порою казалось, что ей хочется болтать со мною и пить третью чашку чая.
Казалось, что не по надобности она это делает. Не для того, чтобы отстрочить неприятный для нее, предвиденный в таких случаях, финал.
Я тешил себя, что мы два одиночества, две пылинки, унесенные ветром, никому не нужные в сквозящем мире.
Я заставлял себя в это поверить, а сам украдкой рассматривал ее коленки, изуродованные толстыми джинсами.
Я хотел попросить ее подняться со стула, расстегнуть пояс. Она исполнит – никуда не денется.
Я, конечно же, не просил.
Я знал, что сегодня НИЧЕГО, кроме разговоров, между нами не случится, и потому не строил планов, не выжидал моментов, не делал намеков.
Я утешился ее близостью и девичьим запахом.
И был счастлив.
***
После полуночи Вера стала заговариваться, некрасиво зевала, терла кулачком слипавшиеся глаза.
Я ее не мучил, провел в спальню. Помог снять курточку, затем толстые шерстяные носки.
Уложил на диван. Накрыл пледом. Запустил под него руку, пытаясь расстегнуть пуговку на тесном поясе Вериных джинсов – чтобы легче дышалось – но она накрыла мою руку ладошкой, прижала, не отпустила.
Сквозь плотную джинсовую ткань я ощущал теплоту ее живота. Растопырив пальцы, подав мизинец, вроде случайно, вниз, за пояс, я дотронулся сквозь трусики мягкого лобка.
– Не надо… – сонливо прошептала Вера, сдвинула мою ладонь к себе на бедро, обездвижила.
Для меня и этого было достаточно! Мое бедное влюбленное сердце заходилось в экстазе, едва не разрывалось от счастья.
***
Уложив Веру на диван, я остался сидеть возле нее. Руку с бедра не сдвинул.
Привыкнув к моей руке, и удостоверившись, что своевольничать я не намерен, девушка свою оберегающую ладошку расслабила, но совсем не убрала.
Однако, запрета я не нарушил. Потому, что любил.
***
Вера уснула, не раздевшись – в свитере и джинсах. Будто отключилась от невозможной реальности, зажав мою руку теплой ладошкой.
Я не наглел. Я любовался ею спящей в свете заоконного фонаря.
Дождавшись, когда сопение стало мерным и неопасливым, а губки расслабились и блаженно улыбнулись чему-то хорошему, я легонечко высвободил руку из-под девичьей ладони, опустил вниз по шершавой металлической змейке, до соединяющегося шва в промежности, чуть вжал, ощущая упругую мягкость.
Вера вздрогнула, зажала между ног мою ладонь, но не проснулась.
***
Я так и остался сидеть, впитывая рукой тепло ее лона, невидимые флюиды любви, которые просачивались сквозь джинсовую ткань.
Пьяный от желания, одной из своих порочных личин я жалел, что не смею воспользоваться близостью. Но второй, не до конца пропащей, я был горд, что терплю.
Вспоминал покойную бабку, которая говорила: Бог в том, где можно, но нельзя…
***
На улице шел дождь, шуршали редкие автомобили.
Размытые мазки отблесков автомобильных фар за окном скользили по маленькому телу, наполняли комнату смутным таинственным сиянием.
Я просидел над Верой до позднего октябрьского рассвета. Легонечко, не беспокоя, поглаживал между ног сквозь джинсы.
Она проснулась также внезапно, как и уснула (я выдернул сопревшую руку, спрятал за спину!).
Вера распахнула удивленные глаза, оглянулась недоуменно. Откинула плед.
Затем, в ужасе! в отчаянии! тронула себя за рукав свитера, за промежность, обтянутую джинсами – будто проверяя, не обнажена ли?
Удостоверившись, облегченно вздохнула. Застегнула пуговку на поясе.
– Между нами ничего?.. – Смущенно отвела глаза.
Я отрицающе покачал головой.
Вера поднялась, опустила ноги на пол, откинулась на спинку дивана.
– Мне пора. Где можно умыться?