Полковник

Полковник поискал, помял подбородок с ямочкой и, покашливая, перечитал последний абзац, подслеповато водя ручкой под словами. Вздохнув, медленно пишет он дальше, фразу, другую, подергивая прозрачным веком и сбоку, вскользь следя за письмом, и откладывает письмо. «Ах, как хорошо бы присесть у ее ног на скамеечку и рассказывать, рассказывать…» Левой рукой обхватив себя под мышкой, правой прикрывает глаза. И прошлое, словно разбавленный концентрат, начинает подогреваться, двигаться, дышать…

Теплый вечер, бабье лето, летит прозрачная паутина. В лучах заходящего солнца огромное колхозное поле, впервые вспаханное трактором марки «Титан». Ровно уходят к самому горизонту борозда к борозде — борозды красноватой тяжелой земли… Холодком возбуждения охвачена душа, ведь тогда казалось, что вот так жизнь и пойдет дальше ровными рядами до самого красноватого горизонта.

* * *

Итак, почему же они расстались? Вот и Елена Николаевна спрашивает: почему? А что ответить?! До сих пор в полковнике перекатывается драгоценная сладостная капля любви к Наде, бродит эта капля в сердитых, секретных извивах полковничьей души, то скрываясь на долгие дни и месяцы и даже годы, затолканная на запасные пути, то неожиданно пробьется, вот как сейчас, протает сердце, расслабит черты, откинет корпус полковника на спинку стула, глаза прикроет. Легко уносится полковник в даль, то непроницаемую, то переполненную, взбудораженную тогдашней новизной: пятьдесят третий год, пятьдесят четвертый, пятьдесят пятый… Дни, холодноватым светом исполненные, ночи покороче вроде были… торопливы и псевдоторжественны, да, торопливыми и псевдоторжественными кажутся ему отсюда те годы.

«Говори, говори, говори мне скорее что-нибудь!»

И как лакмусовая бумажка — закипающее в нем в ответ: «Ну что вы за люди, Надежда, — изболтались все и без слов не можете даже ночью! За день никак не наговоритесь. — И уже не в состоянии сдержаться, как танком: — То у тебя собрание, то заседание, то актив, то планерка! Сколько же можно?! Ну сколько?»

И Надя, затихая, отодвигается к самой стене, так медленно уходят, наверное, под воду. Все больше она отодвигалась, все обиднее. А полковник, после того как они стали вместе, уже привык жить как бы вдвойне, двойным стволом как бы: первый ствол сам по себе, как и жил до Нади, второй — ветвистее — в ней, с ней, в ее словах, ощущениях. Читает ли она книгу, слушает ли пластинку с песнями Руслановой или просто задумается о чем-то неясном и самой: раньше, на фронте еще, когда встретились, остановили одинокое движение каждого в отдельности, — всегда легко было обнаружить в ней сильное присутствие полковника. Может, годы молодые тому причина, новизна, яркость чувств, фронтовая обстановка, но жила Надя действительно тогда одним полковником, его делами, заботами, судьбой. В округлости губ, в теплом дыхании, в напряженном прищуре глаз, а всего сильнее в неосознанных токах, делающих суть ее по-настоящему женской — чувствовалось во всем сильное присутствие полковника.

А тут, когда с войны вернулись, подхватило, понесло ее половодье энтузиазма, половодье возрождения, охватившее всю страну. Словно бы запела песню, она пела, а полковник ждал, все ждал… Как фронтовичку заметили, выдвинули, облекли доверием. А тут и подошли эти… странные (другого слова сейчас не найдет полковник), да, именно странные пятидесятые годы. Что-то нелепое стало твориться и вокруг, и в собственной судьбе, в семье собственной. Разница лет между ними обернулась вызовом одного поколения другому. Оказалось, к разным они принадлежат. Он не хотел ничему верить, она поверила сразу. «И на солнце есть пятна!» — сказала с нехорошей усмешкой. Сгоряча замахнулся подвернувшейся под руку гантелью — провидение удержало. О гантели потом не вспоминали, но уже не мог подойти, как раньше, обнять за плечи, когда сидит, озадаченная чем-то, или пластинку слушает с песнями Руслановой. Оттолкнет не оттолкнет, но и узнает не сразу, сперва что-то в себе остановит, отодвинет, местами поменяет — обидно! Очнется: «А, это ты, о господи! Тут профтехплан горит, ну а ты, полковник, как всегда, со своими нежностями!»

Как-то, уже махнув на все рукой, заглянул в ее записную книжку. Записная книжка партийного руководителя, как и положено, полна цифр, дат, фактов и фактиков, о которых надо постоянно помнить парторгу. Ничего нового. Но все читал эти быстрые строчки, написанные Надиной рукой, удивляясь теперь самому себе, испытывая и оскорбительную боль, и теснения нелегкие в груди: