Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

Оказывалось, что Бе служилъ вмст съ зятемъ Нехлюдова (мужемъ его сестры). Бе былъ прокуроромъ, а зять Нехлюдова членомъ суда. Бе былъ маленькій молодящійся старичокъ, очень перегнутый въ спин, съ вывернутыми ногами. Онъ былъ влюбленъ и ухаживалъ за молоденькой хорошенькой двушкой, товаркой по гимназіи своей дочери. Онъ считалъ эту свою любовь совершенно платонической и поэтической и нетолько не старался побороть ее, но самъ радовался на то чувство помолоднія, которое онъ испытывалъ. Жена длала ему сцены, но онъ былъ такъ убжденъ въ своей правот, испытывая, какъ ему казалось, такое высокое чувство къ Юленьк, что считалъ жену грубымъ и не понимающимъ ничего высокаго существомъ и очень обижался, когда видлъ ея недовольство. Онъ любилъ, уважалъ свою жену, мать своихъ дтей, желалъ быть ей пріятнымъ, но это все было въ другой области. Юлинька же, съ блестящими глазами и дтскимъ смхомъ, была поэзія. Онъ вчера провелъ съ ней вечеръ, читая ей Шекспира, котораго онъ думалъ что читаетъ очень хорошо, а нынче везъ ее въ театръ съ своею дочерью. Онъ очень обрадовался знакомству съ Нехлюдовымъ и просилъ его бывать у нихъ. Это былъ женихъ. И жена будетъ рада.

Пріхалъ и Сковородниковъ, ученый сенаторъ. Это былъ рябой грузный человкъ, похожій на медв

дя, ходившій такъ своими толстыми ногами, что онъ ворочалъ всмъ тазомъ. Сковородниковъ обладалъ огромной памятью и потому блестяще кончилъ курсъ, получилъ дипломы магистра и доктора правъ, читалъ лекціи какого то права, а потомъ сталъ служить и нашелъ, что это гораздо покойне,³³³ но не бросалъ своихъ ученыхъ занятій въ разныхъ комиссіяхъ, за участіе въ которыхъ онъ получалъ хорошее жалованье. Онъ былъ женатъ, но жена уже давно бросила его, и онъ велъ холостую грязную жизнь и, кром того, пилъ, какъ онъ полагалъ, запоемъ. Свою развратную жизнь онъ нетолько не осуждалъ, но какъ будто даже немножко гордился ею въ томъ смысл, что вотъ, молъ, какой умный и ученый человкъ, a иметъ слабость. Онъ считалъ себя очень умнымъ и очень ученымъ человкомъ, потому что, не имя никакихъ своихъ мыслей и не упражняя свою мысль, онъ запоминалъ все, что ему нужно было запоминать; а нужно ему было запоминать то, что различные ученые писали прежде и теперь о тхъ глупыхъ и, очевидно, тщетныхъ усиліяхъ людей механическимъ и насильственнымъ способомъ достигнуть справедливости. Онъ и помнилъ очень многое въ этой области и зналъ, гд что можно найти касающееся этой области, умлъ, (хотя и очень нескладно), но всетаки умлъ кое какъ компилировать изъ всхъ этихъ чужихъ мн

ній то, что требовалось, и потому самъ себя считалъ ученымъ и очень умнымъ человкомъ. И вс знавшіе его считали его такимъ, въ особенности потому, что онъ при этомъ былъ грязенъ, грубъ и развратенъ. Предполагалось, что если бы у него не было особенныхъ, необыкновенныхъ качествъ, онъ не могъ бы себ позволять быть такою свиньею. То, что онъ презиралъ всхъ тхъ людей, которые не знали всего того, что онъ зналъ, еще увеличивало его престижъ. И онъ читалъ лекціи и былъ членомъ комитетовъ исправленія законовъ.

Узнавъ, что прежде дла Масловой пойдутъ другія, а ея дло будетъ слушаться не раньше часа, Нехлюдовъ създилъ еще въ комисію Прошеній и, узнавъ тамъ, что по длу Бирюковой сдланъ запросъ въ Министерство Юстиціи, т. е. дло спущено такъ, чтобы ничего не измнилось, вернулся въ Сенатъ къ часу. Адвокатъ съхался съ нимъ у подъзда. Они вошли и заявили Судебному приставу, что желаютъ быть въ зал зас

даній, адвокатъ въ качеств защитника, а Нехлюдовъ въ качеств публики. Онъ былъ одинъ въ этомъ качеств.

Судебный приставъ, въ великолпномъ мундир, великолпный мущина, пожалъ плечами и сказалъ:

– Конечно, и адвокатъ и публика; но, господа, если вамъ все равно, лучше… Но нтъ, я доложу.

– Да что же? – спросилъ адвокатъ.

– Изволите видть, господа Сенаторы теперь кушаютъ чай. И разбираютъ дла, и для успшности имъ туда приказано подать.

– Такъ мы не желаемъ тревожить, но желали бы…

– Я доложу, доложу…

И приставь скрылся.

Сенаторы, д

йствительно, трое, и оберъ прокуроръ, въ своихъ великолпныхъ мундирахъ, за великолпнымъ краснымъ бархатнымъ столомъ съ золотыми галунами кушали чай и курили – Владимиръ Васильевичъ свою сигару, Сковородниковъ папироски, которыя онъ держалъ пухлыми, выворачивающими[ся] наружу грязными пальцами, не концами ихъ, а въ разрз пальцовъ. Бе не курилъ. Онъ только что кончилъ дло о поджог страхового имущества, отказавъ просителю, и толковалъ о другомъ, занимавшемъ въ это время, кром дуэли Каменскаго, дл. Это было дло Директора Департамента, пойманнаго и уличеннаго въ преступленіи, предусмотрнномъ такой то статьей, и о томъ, что это изловленіе его было сдлано по ненависти къ нему полиціи и что дло замято.

– Какая мерзость! – говорилъ Вольфъ, всегда строгій къ другимъ.

– Чтожъ тутъ дурнаго? Я вамъ въ нашей литератур найду проэкты. Нмецъ Гофштаръ прямо предлагаеть, чтобы это не считалось преступленіемъ, а возможенъ былъ бракъ между мущинами. Ха, ха, ха, – сказалъ Сковородниковъ.