Действие третье
Юстиниан и Феодора.
Возлюбленный мой Кесарь, значит, завтра
Царь Трапезондский и царевна Зоя
Венчаются, а мстительный араб
Не войско получает, а оковы?
Я рада, только мне порою больно,
Что узнаю я о твоих решеньях
Не из твоих спокойных, строгих губ,
В глухих ночах целованных так много,
А лишь от Евнуха, от приближенных
Да от болтливых, ветреных служанок.
Ты знаешь, как стремился я найти
В тебе помощницу делам правленья,
Как верил я в тебя и как любил
И как потом жестоко обманулся.
Ты не жена, ты женщина — и только!
Пускай другие могут забывать,
Но я, я ничего не забываю.
Ну вот, опять ты повторяешь басни,
В которые уже никто не верит.
Отец мой был сенатором — бумаги
(Возьми их у хранителя печати,
В них нет подделки, что б ни говорили)
Доказывают это слишком явно.
Мне всё равно, кто был твоим отцом,
Ведь я твой муж, и этого довольно!
О чем я говорю, ты догадалась?
Все женщины такие ж.
Нет, не все!
Мать Зои, словно лилия Господня,
Небесною сияла чистотой,
И Зоя ей подобна.
Так араба
Под стражу?
Да.
Прости меня, прости.
Я десять лет была твоей женою,
И ты за эти десять лет не можешь
Меня, жестокий, упрекнуть ни в чем.
Нечистой ты взошла ко мне на ложе.
Нечистой, да! Но знаешь, почему?
Лишь потому, что я любила много
Тебя, мой Кесарь, мой орел державный.
Я девочкой мечтала о тебе
И прятала твое изображенье.
Когда к ристалищу шел царский поезд,
Кто оторвал бы от окна меня?
Я подкупила твоего раба,
И он мне раз принес песку из сада,
Где вечерами ты бродил один,
О благе Византии размышляя.
Но годы шли, и закипала кровь
Во мне, и наконец я повстречала
Того, кто был и взглядом, и осанкой,
И даже голосом во всем подобен
Тебе, тебе... В народе говорили,
Что мать его покойный твой отец
Однажды ночью взял к себе на ложе.
Ты был далеким, чуждым, недоступным,
А он бледнел и таял от любви.
Я отдалась, но только раз, не больше,
Клянусь! И вскоре после умер он,
В Иллирии в твоих войсках сражаясь.
Но после ты была в Александрии,
И слухи смутные идут о том.
В Александрию к одному святому
Отшельнику мой духовник Панкратий
Послал меня замаливать мой грех.
Есть поговорка старая, что если
Подозревают женщину во лжи,
Всегда ее подозревают мало.
Так прогони меня! Сними немедля
С меня мой сан. Что мне он без любви?
И пусть, как прежде, из окна я буду
За царским поездом твоим следить.
Ты изменился, я осталась та же,
Я — девочка, влюбленная в тебя.
Ударь меня и прогони.
Дитя!
Ужели бы я так могла любить,
Когда б тебя я не любила нежно?
Ты ласков вновь со мной; забудем, хочешь,
Раздоры, ревность, будем жить для счастья
И нашего, и всей державы нашей,
Таинственно дарованной нам Богом.
Дай мне твой перстень, тот, с которым можно
И отдавать повсюду приказанья,
И отменять их именем твоим.
Дай мне его залогом примиренья,
Как ты уж мне его давал когда-то
Любви залогом, и я буду верить,
Что я действительно твоя подруга.
Я знаю всё, я рук твоих касаюсь,
и кровь, что греет их, мне шепчет тайны,
На грудь твою прилягу, и биенье
Мне сердца твоего, как речь, понятно.
Я знаю, что отравлена туника,
Туника Трапезондского царя,
Но не сужу тебя, а покоряюсь.
По мне, убей святого патриарха
И манихейское восставь нечестье,
Я за тобой пойду повсюду, если
Я буду знать, что я близка тебе.
Дитя, дитя.
И уходи теперь.
В моей душе сейчас такое счастье,
Что я должна молиться.
Я с тобою
Охотно тоже помолюсь.
Ну, нет!
Ко мне придет игуменья святая,
И ей с мужчинами нельзя встречаться.
Да вот она. Скорее уходи.
Юстиниан уходит. Вбегает Имр, за ним Евнух.
Феодора, Имр и Евнух.
О госпожа, мне передал твой мальчик,
Что ожидаешь ты меня, и я
Явился, но старик безумный этот
Меня пытался заключить в оковы.
Я воина убил, и вот я здесь...
Весь этот город полон вероломства...
Императрица, Кесарь приказал,
И я исполнить должен. Умоляю,
Войди к себе, чтобы твоим глазам
Не оскорбиться зрелищем насилья.
Постой!
Скажи, ты что-нибудь решил?
Решил я с жизнью лишь продать свободу.
Царь Трапезондский настоял в совете,
Чтоб ты был взят немедленно под стражу.
Царь Трапезондский! Я его убью.
Убьешь? Но здесь не южная пустыня,
И, наконец, тебя сильнее он.
Ну что же, госпожа, сама ты видишь,
Что этот зверь опасен на свободе.
Молю тебя, позволь мне взять его.
Постой, еще мгновенье!
Разве кровью
Смываются подобные обиды?
А чем они смываются еще?
Прости, я должен взять его.
Вот перстень.
Ты знаешь, что обозначает он.
Араб не будет заключен в оковы,
Противны мне насилие и злоба,
Я исцелю евангельскою правдой
Его грехом взволнованную душу.