Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Основываясь на такомъ понятіи о ничтожности нашей древней словесности, многіе хали на лекціи Шевырева почти только для того, чтобы слушать даръ преподаванія, отъ искренняго сердца жаля о незначительности предмета. Представьте же себ ихъ удивленіе, когда посл самыхъ первыхъ чтеній, они должны были убдиться, что лекціи о древней Русской словесности имютъ интересъ живой и всеобщій, который заключается не въ новыхъ фразахъ, но въ новыхъ вещахъ, въ богатомъ, малоизвстномъ и многозначительномъ ихъ содержаніи.

Конечно, нтъ сомннія, что это богатство содержанія нашей древней словесности могло возникнуть изъ малоизвстныхъ памятниковъ въ одну живую картину только отъ искусства преподавателя. Только при его воззрніи могли собраться вмст и сростись въ одно стройное зданіе различные обломки нашей полузабытой старины, разбросанные остатки нашей письменной словесности духовной и свтской, литературной и государственной, вмст съ уцлвшими неписанными преданіями народа, сохранившимися въ его сказкахъ, поврьяхъ, поговоркахъ и псняхъ. Между тмъ несомннно и то, что никакое искусство не могло бы создать содержанія, когда бы оно не существовало въ самомъ дл и, хотя разрозненное, не уцлло въ памятникахъ.

Въ этомъ отношеніи, лекціи Шевырева представляютъ особенную значительность. Эта новость содержанія, это оживленіе забытаго, возсозданіе разрушеннаго, есть, можно сказать открытіе новаго міра нашей старой словесности[23]

. Здсь даже литературное достоинство изложенія, сколько бы ни было оно впрочемъ замчательно, становится уже второстепеннымъ, почти ничтожнымъ, въ сравненіи съ другимъ, важнйшимъ отношеніемъ. Ибо изъ-подъ лавы вковыхъ предубжденій открываетъ онъ новое зданіе, богатое царство нашего древняго слова; въ мнимой-знакомой сфер обнаруживаете новую сторону жизни, и такимъ образомъ вноситъ новый элементъ въ область человческаго вденія. Я говорю: новый элементъ, — потому, что дйствительно исторія древне-Русской литературы не существовала до сихъ поръ какъ наука; только теперь, посл чтеній Шевырева, должна она получить право гражданства въ ряду другихъ исторій всемірно-значительныхъ словесностей. Ибо, если и правда, что при другомъ образ мыслей можно не соглашаться съ тмъ или другимъ его мнніемъ, если при другой систем можно спорить даже съ его главнымъ воззрніемъ, то, по крайней мр, ни при какомъ образ мыслей, ни при какой систем, нельзя уже, выслушавъ его, отвергать дйствительность науки, которая до сихъ поръ не только не существовала въ этомъ вид, но самая возможность которой была подвержена сомннію.

Съ этой точки зрнія, лекціи Шевырева представляются намъ уже не литературнымъ явленіемъ, боле или мене заманчивымъ, но новымъ событіемъ нашего историческаго самопознанія. И въ этомъ смысл, создавая новую сторону науки, он принадлежатъ уже не одному кругу его слушателей, но получаютъ значительность общую, — можно сказать безъ преувеличенія, — значительность Европейскую.

Другое качество чтеній Шевырева, которое служитъ основаніемъ и какъ бы необходимымъ условіемъ всего ихъ достоинства, — это достоврность его изложенія. Онъ употребилъ на изученіе своего предмета многіе годы постоянной работы, — работы ученой, честной, можно сказать религіозно добросовстной. Каждый фактъ, приводимый имъ, изслдованъ со всевозможною полнотою; часто одна фраза, едва замтная посреди быстраго теченія рчи, есть очевидный плодъ долговременныхъ розысканій, многосложныхъ сличеній и неутомимыхъ трудовъ; иногда одно слово, иногда одинъ оттнокъ слова, можетъ быть, не всми замченный, отражаетъ изученіе многотомныхъ фоліантовъ, совершенное съ терпливою и добросовстною основательности.

Что же касается до самаго преподаванія Шевырева, то особенность его заключается столько же въ его глубокомъ знаніи своего предмета, сколько въ томъ глубокомъ понятіи, которое онъ иметъ о словесности вообще, какъ о живомъ выраженіи внутренней жизни и образованности народа. Это понятіе, прямо противоположное прежнимъ, такъ называемымъ классическимъ теоріямъ, разрушеннымъ Шлегелями, отличается также и отъ ихъ воззрнія тмъ, что они хотя и видли въ литератур выраженіе народной жизни, но жизнь эту, отражающуюся въ письменномъ слов, ограничивали почти одною сферою умственной и художественной образованности, между тмъ какъ въ понятіяхъ Шевырева словесность отражаетъ всю сознанную и несознанную полноту народнаго быта, какъ онъ раскрывается въ самыхъ разнородныхъ сферахъ — умственной и гражданской, художественной и промышленной, семейной и государственной, въ племенной и случайно-личной, въ своеобразной и заимственной.

Это понятіе Шевырева о словесности можетъ быть выведено изъ его изложенія, но выведено нами, слушателями; а ему самому нкогда пускаться въ теоріи и опредленія. Въ его живомъ представленіи предмета мысль всегда фактъ, и фактъ всегда осмысленъ, какъ онъ самъ выражается, говоря о раскрытіи внутренняго значенія вншняго событія.