Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Ихъ преслдовали; — они едва замчали это. Будущая опасность вры занимала ихъ мысли боле, чмъ настоящія страданія ихъ общины. Они не просили ничего, не хотли ничего, ничего не добивались; они созерцали и работали, они жили въ тни уединенія, во свт ума. Зрлище удивительное, которое волнуетъ душу, поражаетъ мысль! Между тмъ, какъ Людовикъ ХІV покорялъ Европу, какъ Версаль удивлялъ Парижъ, какъ дворъ рукоплескалъ Расину, какъ городъ рукоплескалъ Мольеру; между тмъ какъ вкъ наполнялся блескомъ праздниковъ и громомъ побдъ; между тмъ, какъ вс взоры съ восторгомъ устремлены были на великаго Короля, и вс умы на великое царствованіе, они, отшельники, созерцатели, опредленные къ ссылк, къ заключенію, къ смерти безславной и незамченной, заключенные въ монастыр, предназначенномъ къ разрушенію, въ монастыр, котораго послдніе слды должна была запахать враждебная соха, — мыслители, потерянные въ пустын, вблизи этого Версаля, этого Парижа, этого великаго царствованія, Короля, мыслители земледльцы, воздлывающіе поле свое, изучавшіе тексты, не знавшіе, что длается во Франціи и въ Европ, искавшіе въ Священномъ Писаніи бепрерывныхъ доказательствъ о божественности Іисуса, искавшіе въ мірозданіи безконечнаго прославленія Создателю, — съ мыслію, направленною къ Богу, съ очами, устремлеными единственно къ Нему, они размышляли о Священныхъ книгахъ и великой природ, съ раскрытою Библіею, посреди ихъ церкви, съ лучезарнымъ солнцемъ, посреди ихъ небесъ.

Ихъ явленіе не было безполезно. Вы сказали это, м. г., въ замчательной книг, которую они вамъ внушили. Они оставили слды свои въ теологіи, философіи, язык, литератур, и до сихъ поръ еще Поръ-Рояль остается внутреннимъ и тайнымъ свтильникомъ для нкоторыхъ великихъ умовъ. Домъ ихъ былъ разрушенъ, поле ихъ было опустошено, ихъ гробы вырыты и преданы на поруганіе, но ихъ память остается священною, но ихъ мысли еще стоятъ, но изъ длъ, посянныхъ ими, многія принесли плодъ свой. Для чего же побда ихъ прошла сквозь такія бдствія? Отъ чего такое торжество, не смотря на такія преслдованія? Это не потому только, что они были мыслители возвышенные; это еще потому, это особенно потому, что они были искренніе; потому что они врили, потому что они были убждены, потому что они шли къ своей цли съ сердцемъ, исполненнымъ единою волею, нераздльною, глубокою врою. Размышляя о ихъ исторіи, невольно восклицаемъ каждому: Кто бы ты ни былъ, хочешь ли имть великія мысли, совершить великія дла? врь! имй убжденіе, имй вру религіозную, вру патріотическую, вру литературную. Вруй въ человчество, въ силу генія, въ будущее, въ самого себя. Знай, откуда ты исходишь, чтобы знать, куда стремишься. Вра здорова для разума. Не довольно думать, надобно врить. Изъ вры и убжденія исходятъ святые подвиги въ сфер нравственной и великія мысли въ сфер поэзіи. —

Публичныя лекціи профессора Шевырева объ исторіи русской словесности, преимущественно древней.

Письмо въ Блевъ.

(Къ А. П. Зонтагъ.)

(1845).

Въ прошедшую зиму, когда я жилъ въ деревн почти совершенно отдленный отъ всего окружающаго міра, я помню, какое впечатлніе сдлали на меня ваши живые разсказы о блестящихъ лекціяхъ проф. Грановскаго, о томъ сильномъ дйствіи, которое производило на отборный кругъ слушателей его краснорчіе, исполненное души и вкуса, яркихъ мыслей, живыхъ описаній, говорящихъ картинъ и увлекательныхъ сердечныхъ сочувствій ко всему, что являлось или таилось прекраснаго, благороднаго и великодушнаго въ прошедшей жизни Западной многострадальной Европы. Общее участіе, возбужденное его чтеніями, казалось мн утшительнымъ признакомъ, что у насъ въ Москв живы еще интересы литературные, и что они не выражались до сихъ поръ единственно потому, что не представлялось достойнаго случая.

Теперь я спшу подлиться съ вами тмъ впечатлніемъ, которое производятъ на насъ лекціи профессора Шевырева. Не слыхавъ Грановскаго, я не могу сравнивать двухъ преподавателей. Скажу только, что прежде, чмъ начались чтенія Шевырева, многіе изъ его слушателей не врили ихъ возможности, хотя и не сомнвались въ дарованіи профессора. Предметъ лекціи — исторія Русской словесности, преимущественно древней, казался имъ неблагодарнымъ, сухимъ, частію уже общеизвстнымъ, частію слишкомъ ученымъ и не для всхъ любопытнымъ. Покорясь общему, еще существующему у насъ предубжденію, они думали, что чтенія о древней словесности могутъ имть только одинъ интересъ — филологическій, важный почти исключительно для людей, посвятившихъ себя особенно изученію Русскаго языка, или изслдованіямъ Русской старины. Нсколько памятниковъ, говорили они, еще не составляютъ словесности; литература наша началась съ Ломоносова; чт'o сказать обще-любопытнаго о словесности прежнихъ временъ? розысканія или разсужденія — еще не исторія; для исторіи нужно содержаніе, — а гд найдетъ его профессоръ, говоря о временахъ до-Петровскихъ?