Полонез

А это что? Тоже любопытная бумага. Точнее, послание от некой дамы, которая, судя по тексту, состоит с Гилмором в любовных отношениях. Читать чужие письма считается дурным тоном, но мне сейчас не до хороших манер. Тем более что наряду с интимными подробностями в тексте есть очень интересные детали, которые могут пригодиться в дальнейшем… Ладно. Поживём — увидим.

Откладываю письмо и смотрю на разложенные документы. Вот теперь у нас на руках абсолютное доказательство связи Лелевеля с англичанами. А разбросанные (и наверняка уже собранные) деньги безошибочно указывают на характер связи.

— Кстати, о деньгах, — говорит Каминский, словно подслушав мои мысли. — Как вы и сказали, часть я отдал вашему… м-м… помощнику, Жаку. Надо признать, ловкий малый. Всё, что требовалось, сделал безукоризненно. Где вы таких берёте?

— Толковые люди всегда есть, их только надо найти, — отвечаю уклончиво. — Если уж заговорили о деньгах, надеюсь, вы и себя не забыли?

Вместо ответа Каминский предъявляет три пачки пятидесятифранковых купюр.

— Нет, не забыл, — говорит несколько смущённо. — Взял столько же, сколько и Жаку. Можем разделить с вами. Могу отдать все. Как скажете.

Кладу руку на плечо бывшему следователю.

— Дорогой пан Войцех! Эти деньги ваши, и пусть они хоть в малой степени вознаградят вас за неоценимую помощь, которую вы мне оказали. Без вас я ни черта бы не сделал.

Наверно, звучит в моём голосе что-то очень искреннее, и Каминский, благодарно взглянув, убирает деньги со стола. (Знаю людей, которые на его месте стали бы скромничать и ломаться, как институтка на первом свидании. Мол, да зачем, да не надо… Пан Войцех, к счастью, достаточно умён, чтобы не заниматься подобной ерундой. Дают — бери. Заслужил.)

— Такое дело надо бы отметить, — замечает он, снимая сюртук и жестом приглашая меня к тому же. — Не каждый день бывший следователь выступает в роли грабителя!

— Ну, какой же вы грабитель? Вы благодетель. Можно сказать, Робин Гуд. Благодаря вам сегодня несколько десятков парижан нежданно-негаданно разбогатели…

— А уж сколько фингалов друг другу при этом наставили, — бурчит Каминский.

— За всё надо платить, — замечаю философически. — А насчёт отметить вполне согласен. В «Звезду Парижа»?

— Да помилуйте! — жалобно восклицает Каминский. — Я сегодня уже набегался на три дня вперёд! Чем вам у меня плохо? Я сейчас всё приготовлю.

Забыл сказать, что мы сидим в маленькой, но уютной квартире, которую пан Войцех снимает на улице Дюфо. Здесь чистота и порядок, а немногочисленные вещи разложены аккуратно, что делает честь домовитости хозяина. Вот и теперь, засучив рукава, он умело и быстро сервирует стол. Коньяк, ветчина, сыр, белый хлеб, — что ещё нужно двум холостякам, чтобы достойно провести вечер?

Выпиваем по рюмке, не забыв пожелать друг другу здоровья, и накидываемся на закуску, — оба проголодались.

— Сыры здесь бесподобные, — заявляет Каминский, съев один кусок и следом беря второй. — У нас в Польше таких не делают.

— Для патриота заявление довольно рискованное, — говорю со смехом. — Хотя насчёт качества согласен… Ну что, ещё по одной?

Тянусь за бутылкой, однако, к моему удивлению, Каминский накрывает свою рюмку ладонью.

— У меня есть несколько вопросов, — сообщает он слегка извиняющимся тоном, — и лучше бы задать их на свежую голову.

Другими словами, пан Войцех хочет выяснить отношения. Ожидаемо. Рано или поздно такое желание у моего товарища должно было возникнуть. Отодвигаю бутылку и вопросительно смотрю на него.

— Все ваши инструкции были выполнены самым скрупулёзным образом, — говорит Каминский, откашлявшись. — Вместе с Жаком мы скрутили англичанина. Вскрыли саквояж с деньгами. Засеяли ими мостовую и тротуар… И теперь я хочу спросить: зачем? Зачем всё это, включая более чем странную выходку с банкнотами? Ведь не для того же, чтобы другой-третий десяток оборванцев обогатились за счёт британского посольства?

Пан Войцех сразу берёт быка за рога, и это делает честь его решительности.

— Нет, разумеется. Откровенно говоря, парижские оборванцы меня не интересуют, — отвечаю спокойно. — Цель, которую я преследую, совершенно иная.

— Какая же? — тут же спрашивает Каминский, наклонившись ко мне через стол.

— А вы не догадываетесь? — отвечаю вопросом на вопрос.

Мой товарищ — человек умный и опытный. И если он сейчас мне скажет, что теряется в догадках, я ему не поверю.

— Н-ну… у меня ощущение, что вы хотите скомпрометировать Лелевеля, — признаётся он.

— Браво, пан Войцех! Ровно этого я и добиваюсь.

— Но зачем? — почти кричит Каминский. — Это же предательство! Он вам доверяет!

Прежде чем ответить, я пару секунд колеблюсь. Несколько недель общения с паном Войцехом породили во мне чувство симпатии. Он очень помог мне, и — я надеюсь, — продолжит помогать. Но больше играть с ним втёмную было бы неправильно, да и не получится, — не тот человек. Стало быть, настало время вскрыть карты. Не все, разумеется, не все, но какую-то часть…