Полонез

Глядя на подавленного Лелевеля, Беата с болью и жалостью заметила вдруг, что за последние месяцы профессор сильно сдал. И волосы окончательно поседели, и морщины обозначились резче, и мешки под глазами набрякли… Хотя чему удивляться? Девушка была ближайшей и наиболее доверенной помощницей дяди. Уж она-то знала, сколько физических и душевных сил отнимает у него политическая борьба. А теперь и эта высылка… Нетрудно сообразить, что она фактически парализует работу Комитета. И это в разгар подготовки к восстанию!

— И ничего нельзя сделать? — спросила негромко.

— Боюсь, что нет. Ты прекрасно знаешь, что французские власти нас только терпят. А после скандала с Гилмором больше терпеть не намерены.

— Власти — да, но французское общество…

— Оставь. Если бы меня изгнали из Франции, — тогда да, вышел бы целый скандал. Но высылают лишь из столицы. Езжай в провинцию, живи… Однако и это сильнейший удар по нашим планам. Наверняка ещё и установят полицейский надзор за перепиской. В общем, куда ни кинь…

Закрыв лицо руками, он сильно потёр высокий лоб.

— Не убивайтесь, дядя, — сказала Беата решительно. — Время до отъезда есть, и мы обязательно придумаем, как организовать дело в наше отсутствие.

— Я уже всё продумал, — откликнулся профессор, отнимая руки от лица. — Работа продолжится во что бы то ни стало. Со мной или без меня, но восстание должно состояться. — Задумчиво, как-то взвешивающе, посмотрел на племянницу. — И тут, моя девочка, многое зависит от тебя.

— Вы можете на меня всецело положиться, — не задумываясь произнесла Беата и даже привстала в кресле. — Что я могу? Что я должна сделать?

Хрупкая с виду девушка на самом деле была натурой твёрдой. Восстание, эмиграция и политическая работа под руководством дяди закалили характер, главной чертой которого был непреклонный патриотизм, впитанный с молоком матери. Любила родину самозабвенно, рвалась в Варшаву из опостылевшего Парижа, мечтала об успехе восстания.

Заветным идеалом Беаты всегда была Жанна д'Арк[21]. В мечтах своих племянница Лелевеля не раз представляла себя Польской девой, увлекающей на битву за свободу и независимость войско таких же, как она, патриотов. И, если надо, готова была пожертвовать ради родины жизнью…

Однако она и представить не могла, чего хочет от неё дядя…

Глава девятая

— Назовите ваше имя и фамилию, пожалуйста.

— Длугош. Радислав Длугош.

— Сколько вам лет?

— Сорок шесть.

— Где родились, пан Длугош?

— В городе Тарнув. Это в Малопольском воеводстве.

— Шляхтич, разумеется?

— Разумеется!

— Довелось ли принимать участие в Восстании?

Длугош даже приподнимается со стула и топорщит густые усы, изрядно побитые сединой. Кажется, вся его коротконогая плотная фигура и даже обширная плешь излучают благородное шляхетское негодование.

— А как же! Защищал Варшаву в составе армии генерала Дембинского. Имею звание поручика.

Как интересно… Вот уже четвёртый день от имени Комитета вербую волонтёров для будущей армии полковника Заливского, опросил несколько десятков человек, и все, как один, заявляют, что принимали активное участие в восстании. При этом что ни вояка, то поручик. А то и целый капитан. Хоть бы прапорщиком кто-нибудь назвался для разнообразия…

— Чем занимаетесь в Париже, пан Длугош?

— Э-э… Разнорабочий.

Вижу, что не банкир. Потрёпанное пальто, старая кепка, ботинки со стёртыми каблуками — вполне типичный наряд польского эмигранта, живущего на чужбине случайными заработками. Сколько я таких за эти дни насмотрелся… У меня нет оснований сомневаться в их патриотизме. Но совершенно уверен, что, если бы не лютая нужда, не сидел бы сейчас Длугош передо мной. Участие в военной экспедиции дело хоть и опасное, однако неплохо оплачиваемое.

Объявлений о наборе волонтёров мы в газетах, естественно, не печатали. Метод поиска людей самый простой — изустный. Из нашего особняка по всему Парижу несётся молва, что Комитет пана Лелевеля формирует отряды для новых боёв за независимость Польши. Приглашаются, естественно, те, кто уже повоевал, а значит умеет держать в руках ружьё и саблю. И люди к нам потянулись.

Тех, у кого за плечами военный опыт и счёты с Россией, оказалось немало. За четыре дня я принял человек пятьдесят. Почти со всеми заключил от лица Комитета контракт на участие в экспедиции на таких-то условиях, каждому выписал небольшой аванс и предупредил, что с пятнадцатого февраля следующего года имярек поступает в полное распоряжение (и на полное довольствие тоже) командира. Имя полковника Заливского пока не называется, но не суть…

Такими темпами к середине февраля (а эту дату обозначил Лелевель) я навербую человек пятьсот. Это, конечно, сила. Но даже если предположить, что все они через Галицию просочатся в Царство Польское, получат в опорных шляхетских усадьбах оружие и начнут сражаться, то… что? Пять сотен наёмников разгромят российские гарнизоны и свергнут на территории Царства власть императора Николая? Пуще того, — эту власть удержат? Даже если волонтёров подкрепят местные крестьяне, силы выглядят слишком неравными.