Польша и Россия в первой трети XIX века

По поводу сформулированного таким образом определения конституционного статуса Королевства Польского в дальнейшем, уже со времени восстания 1830 г., развернулась напряженная политическая борьба, что нашло отражение в истории польского права и в целом в польской историографии особенно в связи с тем, что в текст конституции не было включено содержавшееся в «Основах конституции Королевства Польского» важное положение о конституции как о связующем «узле», соединяющем оба государства – Россию и Польшу. В польской общественной мысли обосновывался тезис, что, в соответствии с постановлениями Венского конгресса и заключенными в австрийской столице между его участниками трактатами о статусе Королевства Польского, провозглашение российского императора польским королем было сопряжено с условием конституционного ограничения прерогатив монарха и отдельного от Российской империи существования Королевства. Из этого вытекало, что вводимая конституция устанавливала не только государственный и политический строй Королевства, его правовую систему, но и пределы полномочий короля как главы исполнительной власти Королевства, а не как полновластного государя. В случае нарушения королем конституции, согласно трактовке принадлежавших к польскому патриотическому лагерю правоведов, утрачивала бы силу не только она сама, но и акт инаугурации короля и правящей династии, а также, что самое главное, становилось недействительным «соединение» Королевства Польского с Россией. Именно по этим правовым основаниям в ходе Ноябрьского восстания 1830 г. и была провозглашена детронизация Николая I. Таким образом, конституция 1815 г. рассматривалась как своего рода «Pacta conventa» – договор, заключавшийся между избранным королем и собравшимся на сейм господствующим сословием во времена шляхетской Речи Посполитой, или же как некий «общественный договор» в духе просветительских политических теорий.

В действительности конституция не была ни тем, ни другим. Согласно решениям Венского конгресса, конституционная система управления должна была быть установлена на всех польских землях в том виде, как это «сочтут удобным» монархи трех держав, и в соответствии «с духом польской нации». То есть ни о каких ограничениях власти российского императора, как и других государей, разделивших польские земли, не было и речи, а само понятие конституции подразумевало только законодательную систему, определявшую государственный и политический строй страны, а также основные права подданных. Конституция 1815 г. была «дарована» императором-королем, приобретшим этот статус прежде издания конституции и, следовательно, независимо от нее. В конституции нигде не говорилось о ее неизменности, поэтому, имея право издать ее без чьей-либо санкции, царь мог и изменить ее по своему усмотрению, что подтверждалось его правом дополнения конституции посредством Органических статутов. Наконец, ни постановления Венского конгресса, ни сама конституция не содержали правовых оснований для пересмотра положения о «связи на вечные времена» Королевства Польского и России или о характере такой связи.

Разумеется, приведенными аргументами, на которые опирались царские чиновники, дипломаты и юристы, не опровергаются правовые концепции польского освободительного движения. Сопоставление тех и других только доказывает историческую ограниченность и имманентно присущую правовым системам классовую односторонность норм права, которые, будучи по существу внутренне противоречивы, по своей форме должны исключать двоякое толкование. Альтернативная трактовка польской конституции свидетельствует, что она в универсальной законодательной форме по существу воплощала волю господствующей силы, каковой по отношению к Польше и выступала Россия. Поэтому для историка нормы права могут служить только свидетельством и отражением исторической реальности, своеобразным историческим источником, но ни в коем случае не основанием для суждений и оценок.