Польша и Россия в первой трети XIX века

В соответствии с духом Нового времени в конституцию были включены положения о праве частной собственности, которая была объявлена «священной и неприкосновенной». При этом в конституции предусматривалось, что если общественные нужды потребуют перевода частного владения в общественное достояние, то такой перевод проводился бы только в случаях, строго определенных законом, и за справедливое и предварительно уплаченное вознаграждение в установленном законодательством порядке. Эти нормы и ныне расцениваются юридической наукой как необходимая гарантия права собственности⁴²

. Однако с исторической точки зрения эти новеллы конституции 1815 г. отнюдь не выглядят ни универсальными, ни демократическими, принимая во внимание, что подавляющее большинство населения Королевства Польского – крестьянство и городские низы – было лишено собственности. К собственникам относились только шляхтичи-землевладельцы и узкий слой (также в значительной части шляхетский) собственников городской недвижимости, именно их «священные и неприкосновенные» права защищала конституция. Таким образом, под видом охраны права собственности скрывалась старая дворянская привилегия, шляхетское право исключительной сословной монополии владения землей. Защищая шляхетское землевладение от угрозы экспроприации, законодатель не только имел в виду практику российских и прусских властей того времени, под разными предлогами прибегавших на захваченных землях Речи Посполитой к конфискации или секвестру некоторых шляхетских владений, но, прежде всего, страшился революционного разрешения крестьянского вопроса. В революционную эпоху эта опасность, несомненно, осознавалась дворянством европейских стран, что и стало побудительным мотивом для проведения целого ряда крестьянских реформ в первой половине XIX в. Осознавала угрозу революционного уничтожения дворянской собственности на землю и польская шляхта, памятуя о якобинских декретах эпохи Великой французской революции, волны которой докатились и до польских земель в виде «польского якобинства» в еще совсем недавние времена восстания Т. Костюшко. Однако на практике законодательно определенное конституцией 1815 г. отчуждение частных земель для общественных нужд выглядело несколько иначе, нежели это следовало из буквы конституции. Согласно «установленному законом порядку», такой перевод осуществлялся на основании указа императора (или наместника) по представлению правительства

⁴³

.

Проникнутая духом дворянских привилегий, конституция зафиксировала и многие другие исключительные политические права шляхты, скрывавшейся в основном законе королевства под термином «землевладельцы». Все важные выборные государственные должности снизу доверху – председателей судов первой и второй инстанции, председателей комиссий воеводств и членов воеводских советов, послов сейма и депутатов трибуналов – должны были занимать только землевладельцы. В подавляющем большинстве шляхтичи находились и на тех должностях, к которым номинально имели доступ также и представители других сословий. Должности в правительстве замещались по назначению, и поэтому сословная принадлежность их обладателей не оговаривалась в конституции специально. Однако и на этих высших постах были исключительно дворяне, что, очевидно, вытекало из сословной политики властей. Указывая на привилегированное положение землевладельцев, польские историки права отмечают, что подобный подход означал существенное отступление от «демократических установлений» конституции Княжества Варшавского. «В этом, – по словам А. Айненкеля, – нашла выражение общая тенденция, проявившаяся на Венском конгрессе и усилившаяся в дальнейшем, – возвращение к жизни институтов и воззрений времени „старого порядка“, что недаром получило название Реставрации»“. При этом восстановление дворянских привилегий в Королевстве Польском (в отличие от заимствованных из наполеоновского законодательства буржуазных новелл конституции Княжества Варшавского) не зависело непосредственно и только лишь от внешнего влияния, а было, прежде всего, продиктовано интересами шляхты как экономически и политически господствующего сословия. Разумеется, в этом вопросе российские протекторы Королевства и правившего в нем сословия были вполне солидарны с польскими дворянскими конституционалистами.